Прости меня, Леонард Пикок
Шрифт:
Откуда мне было знать, что нужно делать?
На следующий день Ашер вернулся в школу и, похоже, реально пришел в норму. Мало-помалу все утряслось. Наш учитель позволил нам воссоздать наш Мачу-Пикчу за три четверти баллов, и мы успешно справились с задачей, причем на восстановление макета у нас даже ушло в два раза меньше времени, чем на его создание.
Но затем Ашер начал привязываться к ребятам помладше и попокладистее.
А во время перерыва на ланч прикалывался надо мной, плел какую-то несусветную чушь типа того, что он видел, как я дрочил, глядя на фотку его мамы, или что в раздевалке я хватал его за член, и вообще, теперь
Мне это вовсе не нравилось, но я молчал.
Почему?
Я должен был что-то сказать – и не просто с целью самозащиты, а скорее потому, что Ашер, как мне кажется, хотел, чтобы я спас его.
Типа, Ашер, похоже, хотел, чтобы я положил всему этому конец и на каком-то подсознательном уровне специально меня злил, явно рассчитывая на то, что в результате я все расскажу окружающим нас взрослым и они придут ему на помощь. И теперь я мысленно задаю себе вопрос: а не было ли все то, что произошло позже, – наезды, а затем и та гнусная история – просто попыткой наказать меня за неспособность защитить его?
И когда в конце концов я сумел постоять за себя, когда он наконец от меня отвязался, я понял, что будут другие.
А что, если бы у меня с самого начала хватило сил спасти нас обоих – нас всех?
И вот теперь мне предстоит взять на себя то, о чем я должен был позаботиться гораздо раньше.
Я должен положить этому конец.
28
Мой объект появляется в следующей сцене фильма «Миссис Бил готовит своему извращенцу-сыну его последний ужин» – я вижу его на экране под открытым небом, а именно в кухонном эркере.
Я начинаю обливаться потом.
Вспомогательный вражеский объект под кодовым названием «Мать Ашера» целует основной объект в щеку.
Основной объект что-то говорит и исчезает.
Основной объект похож на типичного американского мальчишку из хорошего кино, вроде парнишки, с которым можно запросто отпустить дочь на выпускной бал. При виде картинки с послушным сыном, застывающей на экране под открытым небом, я чувствую, как по жилам быстрее течет кровь, а когда я снимаю «вальтер» с предохранителя и кладу палец на спусковой крючок [63] , сердце начинает биться короткими пулеметными очередями.
63
Спусковой крючок напоминает мне замерзшее змеиное жало.
Каждый дюйм моего тела покрыт липким потом, хотя на улице не больше восьми градусов. Еще минуту назад я трясся от холода, но сейчас мне хочется снять футболку – настолько мне жарко.
Секундой позже зажигается свет в спальне основного объекта; это должно послужить мне сигналом, что пора наконец сдвинуться с места и реализовать мой план, но ноги будто приросли к земле.
Основной объект включает компьютер, лицо моей мишени начинает светиться, как у пришельца.
Убей пришельца, думаю я.
Вспомни, что он с тобой сделал.
У тебя есть на это все права.
Он не человек.
Он вещь.
Объект.
Не
Я покидаю свое тело, и мой дух взмывает вверх примерно на пятнадцать футов, так что я взираю с высоты на плоть, и кости, и кровь – словом, на материю, из которой когда-то состоял.
Богартовская шляпа мешает разглядеть выражение моего лица, но моя правая рука вытянута и «вальтер» направлен на основной объект.
Ноги мои отказываются идти, однако я – легкий, как призрак, – начинаю планировать над задним двором, в кромешной тьме.
Я похож на застывшую строчную букву «r», распластанную на льду.
Что меня тянет? Я парю в плотном зимнем воздухе и неожиданно осознаю, что мой дух словно тоже кто-то тянет за собой – я, типа, следую за своей плотью, точно гелиевый шарик, привязанный к запястью малыша [64] .
64
Вот так, как правило, все и бывало, когда я оставался с Ашером наедине в его спальне: мой дух будто отделялся от тела и парил в воздухе. И какое-то время это работало, мне становилось легче. Типа, пока я спокойно парил с закрытыми глазами под потолком, все это происходило не со мной, а с кем-то другим.
Я стою, прижавшись к окну объекта, и вспоминаю, чтo он делал со мной столько раз в этой самой спальне.
Как я был смущен.
Как хотел, чтобы это кончилось.
Как он запугивал меня.
Как он заманивал меня в психологическую ловушку.
Как он говорил, что, если я перестану делать то, что мы делаем, он растрезвонит на весь мир, чем мы тут занимаемся, вплоть до мельчайших подробностей, и тогда буквально каждый начнет дразнить меня педиком, а возможно, даже постарается сделать из меня отбивную. Люди непременно поверят ему, а не мне, когда он скажет, будто это я заставил его заниматься такими гадостями.
Как он грозился распространить наше видео, которое снял втайне от меня на камеру якобы выключенного компьютера, если я перестану делать то, что он хочет, чтобы я делал.
В первый раз он просто намекнул, что его дядя показал ему, как можно словить кайф таким способом, какого я даже представить себе не могу.
Я хотел словить кайф.
Какой дурак не захотел бы?
Нам было почти двенадцать.
Мы боролись, типа, по всем правилам Всемирной ассоциации реслинга.
Просто баловались.
На мне была моя лыжная маска, и я представлял, будто я Рей Мистерио.
Он всегда был Джоном Сина.
А потом мы уже не боролись.
Мы делали что-то, чего я не понимал, что-то волнующее, опасное.
Что-то, к чему я был не готов, что-то, чего я на самом деле не желал.
Мы прикидывались – или нет?
Затем Ашеру постоянно хотелось бороться.
Я начал задавать вопросы – пытался понять происходящее.
Ашер велел мне ни о чем не спрашивать, помалкивать о наших отношениях и вообще стараться поменьше думать, и когда он мне это все говорил, вид у него становился жутко злобным, словно передо мной был кто-то, кого я не знаю, а вовсе не мой лучший друг.