Прости меня, Леонард Пикок
Шрифт:
– Сам не знаю, чего несу. Болтаю всякие глупости, но я хотел тебя попросить…
– Иисус любит вас, – сообщает Лорен очередному прохожему.
– Как думаешь, если бы я был христианином, типа, родился бы в семье вроде твоей, получил бы домашнее образование и меня заставили бы поверить в то, что…
– Никто не заставляет меня насильно во что-то верить. Я верю по доброй воле.
– Да-да. Я знаю. Но я вот что пытаюсь тебе сказать: если бы я был больше похож на тебя, если бы, подобно тебе, я верил в Бога, как думаешь, мы могли бы с тобой встречаться,
Она пристально смотрит на меня, словно пытается принять решение, а затем говорит:
– Ты мог бы прожить такую жизнь, если бы попросил это у Бога. Если бы ты отдал свою жизнь Богу, Он бы позаботился о тебе самым чудесным образом. Он это нам обещает. Если Он печется даже о птахах небесных, представляешь, как Он может позаботиться о нас?
Прямо сейчас я могу привести миллион контрдоводов, поскольку не всем, кто верит в Бога, выпадает жить в пригородах и решать только проблемы богатых стран, как любит говорить Бабак, и вообще, если бы вера в Бога могла реально решить все мои проблемы и позволить мне почувствовать себя лучше, то я точно уже был бы в первых рядах новообращенных. Какой дурак от такого откажется, ведь так?
Но прямо сейчас мне не слишком хочется развенчивать ее богословские теории, меня больше волнует тот факт, что Лорен еще никогда в жизни не целовалась, а я вот могу умереть, так и не поцеловав ее.
– Представь, что я христианин вроде тебя. Просто так, чтобы не вступать в лишние споры. Чисто теоретически. Как думаешь, мы могли бы пожениться и жить обычной жизнью? Возможно, даже в другом мире?
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
Вид у нее и вправду смущенный, словно она в любую минуту готова свалить, поэтому я завязываю с предыдущей темой и говорю:
– Я хочу сделать тебе подарок. – И начинаю рыться в рюкзаке.
– С чего вдруг ты решил сделать мне подарок?
– Не пойми меня превратно, но у меня возникло такое чувство, будто Бог велел мне сделать тебе подарок. – Я, конечно, напропалую вру, но при этом стараюсь сохранять выражение лица в лучших традициях старой голливудской школы, и, чем угодно клянусь, она купилась, потому что очень хотела купиться. – Он говорил со мной. Сказал, что ты усердно молилась. И поэтому Он хочет, чтобы сегодня я подал тебе знак.
Ее губы полуоткрыты, чуть-чуть. Она не пользуется косметикой, поэтому выглядит совершенно естественной, именно так, как я и люблю.
Ее дыхание становится прерывистым, словно ее душа сейчас играет в йо-йо.
Я протягиваю ей маленькую розовую коробочку.
– Леонард, я не знаю, могу ли принять от тебя подарок, – говорит она, но в то же время буквально ест глазами коробочку, будто ей не терпится узнать, что там внутри.
– Это от Бога. Все в порядке.
Она с присвистом втягивает в себя воздух, снимает варежки и начинает разворачивать подарок, а я сразу чувствую себя на седьмом небе от счастья.
Лорен открывает крышку и достает серебряный крестик на серебряной цепочке.
– Я знаю, что ты
Она надевает цепочку на шею, подносит крестик к лицу, внимательно рассматривает его и лишь потом засовывает под футболку. И ослепительно улыбается:
– Неужели Бог действительно велел купить для меня это?
– Определенно, – самозабвенно вру я. – И я всерьез подумываю о том, чтобы изменить свою жизнь и тем самым избежать ада. Посвятить свою жизнь Иисусу и вообще. Правда, сперва мне надо разобраться с кой-какими делами, но я все равно должен сказать: твоя самоотверженность, сам факт, что ты стоишь здесь три раза в неделю, твоя непоколебимая вера – все это просто потрясающе, и я реально сражен наповал.
У нее распахиваются глаза, и теперь я могу точно сказать, что сделал ее абсолютно счастливой, словно она ждала какого-то сигнала от Бога, типа подтверждения, а я вроде стал ее чудом, поэтому я продолжаю в том же духе, вовсю заливаю ей, что стал другим человеком и теперь хочу прожить достойную жизнь, а потом провести с ней целую вечность в раю.
Если честно, то на душе у меня довольно погано, ведь я уже представляю, как сильно она расстроится, увидев вечерние новости, и каким это будет для нее ударом, и я невольно задумываюсь над тем, поможет ли ей вера выдержать выпавшие на ее долю испытания.
По-моему, Бог – это всего лишь волшебная сказка, но мне реально начинает нравиться то, что Лорен по-настоящему верующая.
Сам не знаю почему.
Это так странно.
Возможно, внутреннее противоречие.
Это как подорванная вера малышей в Санту, когда ты в результате просто представил своих родителей в роли Санты – и волшебство Рождества мгновенно испарилось. Однако при мысли о том, что я могу разрушить истовую веру Лорен, сперва обманув ее, а потом и убив себя, мне становится так паршиво, что я не могу больше ей врать.
– Знаешь, жизнь – реально поганая штука. Поэтому иногда мне трудно верить в Бога, но я стараюсь – ради тебя и, возможно, ради себя, – говорю я и вдруг начинаю, блин, плакать. Причем сам не знаю почему. Черт, просто реву и реву!
Она обнимает меня, а я крепко за нее цепляюсь и всхлипываю прямо ей в шею, пахнущую ванилином, который кладут в выпечку, – ну просто охренительно!
Унылые костюмы и портфели толпами проходят мимо нас, но никто, похоже, не замечает, как я упиваюсь Лорен.
– Пути Господни неисповедимы, – говорит Лорен и по-матерински гладит меня по спине. – Наш мир – трудное испытание. Очень и очень нелегкое. Но я буду продолжать молиться за тебя. Мы можем молиться вместе. Ты можешь ходить со мной в церковь. Это тебе точно поможет. Мой папа тебе поможет.
Она говорит все эти реально хорошие слова, пытаясь успокоить меня единственным известным ей способом, а мне настолько нравится быть в центре чьего-то внимания, что я начинаю целовать ее в шею, а потом – в губы. Наши языки встречаются, и она буквально на долю секунды отвечает на мой поцелуй…