Просто друзья
Шрифт:
— А что, Мила? Почему ты вообще его полюбила?
— Это не объяснить. Он просто посмотрел на меня, а в душе от его взгляда стало тепло. Будто цветок фиалки распустился, — она улыбнулась своей фирменной улыбкой, что так меня раздражала, — Ты веришь в любовь с первого взгляда?
— Фигня все это. И тебе бы голову этим не забивать. Может, если взглянешь на все трезвым взглядом, поймешь, что Навицкий твой эгоистичный кабель, которого заботят только свои проблемы.
— Ты не права, Зойка. Его надо просто получше узнать. Уверена, он не такой, каким кажется, — и снова улыбается.
А потом был ее дуэт с Никитой.
Апраксина была такая счастливая, когда выходила в центр зала. Из поникшего цветка она превратилась в бутон самой дорогой розы. Он раскрывается только в предрассветные часы и источает незабываемый небесный аромат. Так я увидела Милу, когда она танцевала.
Уверенные шаги в сторону Никиты отдалили ее от меня. Сначала Глеб, потом Никита. Я была зла, что поверила в дружбу, в ее искренность и свет. А на деле столкнулась с предательством. Меня будто использовали все эти годы.
Но вишенкой на торте стал наш с ней последний разговор. Перед выступлением я не спала ночь. Меня трясло, а голова раскалывалась на две неравные половинки, соединить которые просто невозможно. Была мысль скрыться, уйти, лишь бы не ступать на сцену. Убивала мысль, что Мила больше не хочет танцевать со мной. Друг, который отказался от тебя, потому что есть кто-то лучше. И этот кто-то не другой человек, а лишь другой танец.
И я бы пережила и это. Но эмоциональная закрытость ее вывела меня из себя. Я лишилась поддержки близкого и не ошибусь, если скажу, что единственного, человека в последний момент, самый важный для каждой из девочек в раздевалке. Она говорила про погоду, про почки и заморозки. Ей, получается, было все равно, что будет?
Больше у меня нет друга. А может, никогда и не было. Это все длинное и жестокое представление. Мы два актера, что отыграли свои роли.
И кто бы знал, на что способна Мила Апраксина. Мои цветные драже были так жестоко раздавлены. Сейчас я ощущаю себя именно той дальней, что закатилось под стол, но даже там ее кто-то умудрился раздавить. А косметика? Зачем она трогала ее? Зачем разбрасывала? Но ранит и не это. Ранит ее взгляд. Она нагнулась, чтобы наши глаза были на одном уровне. В них я читаю сожаление. А еще она просит прощение.
— За то, что оставила меня? Или за разорванную книгу, за выброшенную косметику? За что?
Так странно. Мы виноваты обе. Я, что завидовала. Это пелена затмевала мои глаза. Она, что бросила.
Ее куда-то уводит Иринка. Так грубо схватив за предплечье. Боюсь, что останутся следы. Первая мысль все-таки набрать Глебу и рассказать все, что с нами произошло. В каком фарсе мы приняли участие. Но вместо этого я выбегаю следом. Бегу по коридору, не знаю даже куда именно. Мыслей больше нет. Даже самая разумная, что они в кабинете Ирины Григорьевна где-то тешится на задворках. У меня только единственное желание — не дать Миле ответить за все одной. Ведь я знаю, хоть и чертята ее гуляли сегодня по коридорам нашей академии, сама же Мила, настоящая, никогда и ни за что не обвинит в произошедшем других. Только себя.
— Зойка,
— Что тебе?
— Ты куда?
— За Милой. Это карга сейчас на нее всех собак спустит.
— Она, наверное, ее в кабинет повела.
Мы теперь бежим в обратном направлении. Быстро пролетаем все ступеньки, пролеты. Проносимся как две птицы, чьи взмахи крыла могут сбить любого.
Останавливаемся только у кабинета. Раньше он на всех нас навевал ужас. Деревянная старая дверь, при открытии которой слышится зловещий скрип.
— Она там… — Соня прислонилась одним ухом к двери и пытается расслышать то, что творилось за этой дверью.
— И что?
— Ничего. Тишина. Голоса двух людей, но слов разобрать не могу.
— Надо зайти.
— И что мы скажем?
— Что виноваты все.
— Все? Ты серьезно?
— Зойка… — Соня качает головой из стороны в сторону, будто сдается, — да, мы виноваты все. Я, что ушла без спроса, закрылась в какой-то комнате. Мне было так страшно, что даже по коридору не смогла пройти. Я кинула Никиту. Ты, что так же бросила ее, свою единственную подругу. Придумала себе какое-то оправдание, что Мила не призналась в своем страхе. Апраксина же… ты знаешь, что она украла мои пуанты? — Соня как-то странно засмеялась. Она вспоминает не решающий момент в наших жизнях, а анекдот, рассказанный утром.
— А я ей ленты отрезала… — опускаю взгляд. Моя маленькая месть. Она должна была быть сладкой, как и образ Апраксиной в моих воспоминаниях. А теперь все выглядит глупо. Мне стыдно за это.
— Она единственная, кто не испугался…
— Всегда такая была.
Не сговариваясь, мы стучим дважды и, не спрашивая разрешения, входим в кабинет. Шторы задернуты. Здесь темно, и мы не сразу различаем два силуэта. Один — стоит у стола. Другой — сидит на стуле, сгорбившись.
Мы подходим ко второму силуэту. Безошибочно определяем, что он принадлежит Миле. Она не плачет, у нее нет истерики. Как всегда, гордо принимает все, что свалилось на ее хрупкие плечи.
Вместо того, чтобы учиться у нее, я завидовала ее смелости, ее чуткости, ее открытости и ее стати. Я ведь не такая и никогда такой не буду. Я просто другая.
— И что вы здесь делаете? — голос Ирины Григорьевны усталый. Он тихий, что удивляет, потому что таким мы его никогда не слышали.
— Мы пришли за Милой, — Соня выходит вперед, спина ровная. Того и гляди она сделает шаг и начнет исполнять свою вариацию.
— Интересно. Вот прям очень. Особенно видеть тебя, Соня, — Ирина Григорьевна садится за свой стол и складывает руки на груди.
— Не надо ругать одну Милу, — подхожу к Соне и беру ее за руку. Приятное чувство. Я теперь не одна, поддержка в виде маленькой и такой теплой ладони.
Мила поворачивается к нам. На ее лице ни одной эмоции. Она маленькая ледяная статуя, ей чужды эмоции. Совсем другая Мила, незнакомая мне. А может, уже нам. Соня крепче сжимает мою руку.
— Девочки, не надо… Это лишнее.
— В общем так, Апраксина-Навицкая. Я тебе все сказала. Теперь слово за тобой. И с подружками, которых ты так жестоко кинула, будешь разговаривать сама.