Просто спасти короля
Шрифт:
– Брат Варфоломей!
– потрясенно прошептал кардинал Соффредо.
– Конечно, - спокойно подтвердил Иннокентий, - ведь у него есть все, что он любит. А другого ему и не нужно. Вот о таких, как брат Варфоломей, как брат Юлий, как Диоклетиан или крестьянин из Шампани с их замечательной капустой, и сказано Господом нашим: 'Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное'. Им даже в голову не придет возносить себя над людьми. Ибо счастье их совсем не в этом! А в возлюбленных розах, возлюбленных книгах, да в той же капусте, которую Диоклетиан предпочел власти над миром.
Иннокентий на секунду прервался, заговорщицки
– Понимаешь, сын мой, им, чтобы попасть в Царствие Небесное, даже и умирать не надобно. Ведь свое Царствие Небесное они носят уже сейчас, в душе, при жизни...
Пока кардинал Соффредо ошарашено вникал в последнюю мысль, папа встал, подошел к окну, всматриваясь в бархатную темноту летней ночи.
– Восемьсот лет назад святой Августин Аврелий назвал христианскую Церковь Градом Божьим, возводимым на земле. Простаки толкуют это как храм, в стенах которого находится алтарь, 'дом Божий'... Глупцы!
Папа выпрямился, глаза его блеснули.
– Град божий - это весь христианский мир, где брат Варфоломей может спокойно выращивать свои возлюбленные розы, брат Юлий - переписывать свои возлюбленные книги, а крестьянин из Шампани - растить свою возлюбленную капусту. Мир, где никто из них не боится, что придет сильный или умный хищник и растопчет розы, сожжет книги, заберет капусту. Ибо над всем христианским миром стоит на страже единый христианский император и держит всю эту свору двуногих зверей в крепкой узде. А рядом с императором - Святая Церковь, наставляющая его в Божьих заповедях. Вот что такое Град Божий!
Глаза Иннокентия заблестели еще ярче. А голос - казалось, вся резиденция понтифика заговорила вдруг голосом наместника Святого Петра: обшитые дубом стены, резной потолок, яркие светильники вдоль стен...
– Ради него, во имя его наше с тобой служение, сын мой! А еще вернее - ради малых сих, кто воистину суть образ и подобие Божие.
– Наместник святого Престола подошел к закрепленному в специальной нише Распятию, чуть прибавил яркости в горящей под ним лампаде, не слишком ловко опустился на колени, осенил себя крестным знамением. И все те же знакомые с детства слова зазвучали в ночной тишине:
'Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут...'
Кардинал присмотрелся и не поверил себе. Из глаз человека, повелевавшего из этого кабинета королям и императорам, по впалым щекам в рано поседевшую бороду текли крупные слезы...
***
Иль-де-Франс, Замок Иври,
27 января 1199 года
Пробуждение было ужасным. Начавшееся вчера круговращение в голове и не думало останавливаться. Мутило. Содержимое желудка настойчиво пыталось извергнуться наружу. Требовалось срочно добраться хотя бы до ночного горшка под кроватью.
Впрочем, далеко бежать не
Узкие щели под самым потолком пропускали некую толику утреннего света - достаточную, чтобы оглядеться в новом обиталище. Каменные стены. Внушительных размеров охапки соломы, служившие ложем. О, даже невысокие столики с кувшинами и остатками вчерашнего пиршества! Тюремное заключение наших героев было выполнено с некоторой, можно даже сказать, претензией на комфорт. Вплоть до того, что цепи не притягивали их к стенам вплотную, а - будучи метровой примерно длины - позволяли лежать на соломе и даже слегка передвигаться в пространстве между горшками и 'сервировочными столиками'.
О том, чтобы прикоснуться к еде, господин Гольдберг не мог даже и помыслить. Слишком уж ясно было - где она окажется минуты примерно через полторы-две после принятия внутрь. Оставалось лишь горестно негодовать на гнусное коварство мерзкого ублюдка графа д'Иври да наблюдать за господином Дроном, ничуть не потерявшим ни присутствия духа, ни аппетита.
Гулкое эхо темницы с удовольствием откликалось на разнообразные пожелания в адрес хозяина замка. Среди которых 'чтоб у него выпали все зубы и остался один - для зубной боли' или 'чтобы его ноги служили ему только для ревматизма' были самыми невинными и где-то, государи мои, даже целомудренными. Пожелания обильно перемежались русским матом, который - как полагают знатоки - в первоисточнике своем ни разу не русский, а вовсе даже 'идиш-ивритский'... В это же время владелец заводов-газет-пароходов оптимистически обгрызал свиную ногу, одобрительно кивая вслед наиболее удачным пассажам сокамерника.
Несомненно, утро удалось.
Постепенно критика господина Гольдберга начала перетекать из области словесного порицания и моральных инвектив - в область философской спекуляции. Ну, наподобие 'Kritik der reinen Vernunft' Иммануила Канта или же марксового 'Grundrisse der Kritik der politischen "Okonomie' . Справедливости ради следует отметить, что мысли историка-медиевиста не воспаряли столь же высоко, как у вышеупомянутых столпов человеческой мудрости. Нет, предмет критического осмысления господина Гольдберга был несравненно проще, но, в тоже время, куда как актуальней.
– Чем же эта с-сука нас опоила?
– размышлял вслух почтенный доцент, старательно отводя взор от завтракающего господина Дрона.
– Травяные отвары, типа валерианы, слишком слабы... А большие их количества в вине мы бы точно почувствовали. Безвкусных синтетических препаратов еще ждать и ждать. Восемьсот лет, как минимум...
Да, государи мои... Вот ведь, человек! Уж если с самого детства заточен характером, воспитанием и образованием на интеллектуальную активность, то ею и будет заниматься - хоть даже на краю расстрельного рва. Типа, какой же это калибр во-он у той летящей сюда пульки? Занялся любимым делом, и ни цепи, ни темницы ему нипочем. А вовсе даже наоборот: вынь да положь состав безвкусного наркотика из политического арсенала высокого Средневековья