Просто жизнь
Шрифт:
Застолье взорвалось аплодисментами. А профессор, не терпевший спиртного, с какой-то отчаянной отвагой поднес стопку к губам и выпил залпом, как это делал Александр Титыч.
А потом пошли, потекли споры да рассуждения о жизни городской и жизни сельской, о жизни плохой и хорошей, о прошлом, настоящем и будущем — в общем, о чем говорится во всех застольях.
Петр тоже перебрасывался какими-то фразами, но душа его была с ней, с дочерью Александра Титыча. Не выходил из памяти поцелуй в макушку. Так искренне, отрешенно от всех и с такою нежностью она поцеловала отца в макушку… При видимой хрупкости в ней чувствовалась особенная сила. Какая свобода
Странное нетерпение пришло к Петру, хотелось что-то делать, действовать или хотя бы уйти куда-нибудь, но Александр Титыч ревниво следил за каждым гостем. Застолье распалось только поздно вечером, да и то потому, что помешал внезапно налетевший ветер. Он принес тучи, грозу с градом.
Всю ночь гудело, билось о скалы море. Лежа на сеновале, Петр хорошо слышал отдаленные шлепки тяжелых волн, они беспокоили и в то же время яростью, мощью своей настраивали на возвышенный, торжественный лад. Почти что рядом с домом шло сражение воды с твердью. Петр будто бы сам участвовал и побеждал в этой борьбе, а на него смотрела, гордилась им Анюта… Закрыв глаза, он хорошо видел ее. Он ждал следующего дня.
Встал рано утром, когда еще спали, закрывшись с головой, Илья и Даниил Андреевич. После бури утро на удивление было тихим и ясным.
Петр осторожно спустился по лестнице с чердака и пошел по безлюдному поселку., Одна лишь старушка, наверно, страдающая бессонницей, встретилась ему на мостках. Поздоровалась, быстро прошла мимо, шаркая тяжелыми чоботами.
Петр отправился за перевал, сходил сначала на кладбище, оно было пронизано солнцем. Потом он пошел еще дальше, пока не преградила путь новая бухта, очень похожая на ту, вокруг которой расположился поселок. С берега хорошо было видно открытое море.
Горела, переливалась всеми цветами радуги низкая спокойная вода, кружили чайки, а поодаль от нагромождений бревен на берегу возвышались черные гладкие скалы, они были похожи на китов, выброшенных на мель штормом. На скалах отчетливо были видны деревянные кресты. Странным и красивым было это зрелище. Но что это? Петр не знал. Кладбище? Не похоже… Какие-то символические знаки, вознесенные над морем? А может быть, это что-то вроде идолов? Здесь, быть может, жили люди древних цивилизаций? Ведь слышал уже Петр тут много старых непонятных слов, видел танцы, не виданные нигде.
Он сидел на камне, смотрел на искрящуюся воду, на черные скалы и думал, что неспроста занесла его сюда судьба. Здесь, на скалах, окруженных морем, он почувствовал нечто такое, что не приходило к нему еще никогда. Таинственный голос звенел в нем, бился, рвался туда, к вершинам скал, к непонятным молчаливым крестам.
Хотелось увидеть, понять что-то особенное. Позади были дороги, дороги многоликие, как жизнь: чужие дома, люди, судьбы, счастливые и несчастливые встречи.
Все живут на своей, горько или сладко полюбившейся земле. Работают, а поработав, пляшут и поют, ссорятся, мирятся, горюют и любят, рожают детей, отдают им силы, молодость, умирают и ложатся в отчую землю. Все как будто бы просто, по заведенным правилам, обычаям. Но вот соблюсти простоту, этот установившийся порядок жизни — труднее трудного. «Особенно мне, живущему, как птица перелетная…» — подумал Петр.
Над морем кружились чайки: Их сдавленный и призывный крик
Кто-то шел по берегу у самой воды. Анюта! Петр узнал ее сразу. Перепрыгивая с камня на камень, он подбежал к ней:
— Можно с вами?
— Можно.
— А что вы тут делаете так рано?
— Водоросли собираю. Шторм выбрасывает их на песок, а я откидываю подальше, на камни, пусть подсохнут.
— Это зачем?
— Как зачем? Лекарство делать.
Анюта склонялась время от времени над темно-фиолетовыми клубками растений. От водорослей пахло йодом и еще чем-то прелым, терпким.
— Это вы какое-то задание выполняете?
— Нет, просто так. Мне нравится ходить по берегу, особенно когда грустно.
Анюта сказала это просто, доверительно.
— Почему же вам грустно? У вас такое торжество в доме.
— Папка состарился.
Анюта остановилась, посмотрела на Петра, мол, неужели не ясно самому, в чем дело. Праздник, да не тот.
Она села на большой плоский камень, подобрала ноги и сразу слилась, соединилась с окружающей природой, так слилась, будто вода, небо, прибрежный песок и сосны — все роднилось с ней. Говорила она негромко, певуче растягивая слова:
— Я люблю здесь сидеть. Вон сколько черных камней с крестами… Красиво, когда солнце встает. Встречать восход — к счастью. Так говорят…
И, помолчав немного, призналась:
— Старухи наши когда-то сюда ворожить приходили, наговоры шептали. От жара, от самых трудных болезней…
Она огляделась по сторонам, продолжала уже тише:
— Надо нож зажать в зубах, а в посудину положить серебряную монету, рядом — кору ольховую и узелок с золой. «Тьфу, тьфу, тьфу» — поплевать через нож и нашептать: «Вери, вери, открывайте двери, выйду на чисто поле, из чистого поля четыреста дьяволов. Эй же вы, дьяволы, дьяволы! — громко и серьезно произносила Анюта. — Помогите, дьяволы, из белого песок вынуть, из песка мертвое тело поднять и выручить из двенадцати болезней, от ветряных туч, от разных гнев, от сильных колдунов и во имя отца и сына и святого духа и ныне и присно, аминь», — скороговоркой закончила она. — Это, конечно, старухи, знахарки так делали. Тетка Евдокия может, она много чего знает, только уж теперь силу потеряла, без зубов.
— А у вас тоже получается неплохо. Только зубы-то зачем?
— А как же! Если есть у какой бабки все зубы или двойню она рожала — вот и лекарь! Зубы-то для всякого дела нужны, — улыбнулась Анюта.
— Анюта, а вот как любимых привораживают?
Анюта смутилась:
— Не скажу. — Она опустила голову. — А вот если хочешь знать об удаче, надо с белой важенкой породниться — всю жизнь человека охранять будет во всем. У лопарей про оленей легенда такая есть, будто не на земле олень родился, а на небе, и спустилось целое стадо в стародавние времена людей спасать. А как же, и кормятся, и лечатся лопари оленем, и чумы строят из их шкур, и малицы шьют — вся жизнь в олене. Сила белой важенки «ослицей» называется. Или оленье завещание. Из всего стада выберут важенку и дарят хорошему человеку. На ней ездить нельзя. Только поить да кормить хорошо, да красную повязку, вроде галстука, на шею повязывают, да в губы целуют три раза…