Просветленные не боятся темноты
Шрифт:
– Вот так, хорошо, - сказал брат Пон, усаживаясь на диван.
– А то ты сладко спал. Погрузился в дрему обычной жизни, и кого волнует, что в ней присутствовали всякие медитации и мысли об освобождении... Теперь я буду встряхивать тебя регулярно, и если для этого понадобится разбивать или ломать что-то, то я буду это делать.
Я вздохнул: в том, что монах способен на подобное, сомнений не было.
– Почему, когда я рядом с вами, из меня постоянно лезет что-то не очень приятное?
– спросил я.
– Только вчера я думал, что забыл о таких вещах,
Брат Пон заухмылялся и ответил:
– Сорняки должны вырасти, чтобы их можно было выдернуть. Как же иначе? Вспомни обезьяну, что каталась на спине Просветленного и лупила его палкой, когда он воплотился в образе буйвола... Ведь он мог растоптать ее копытами или поднять на рога, но он терпел, даже когда она швыряла комьями тины ему в глаза или мешала пастись, дергая за хвост. А все потому, что она не давала ему "задремать", и позволяла отследить малейшие движения аффектов в сознании, хотя там от них были всего лишь следы... Удивленному лесному духу, что спросил Просветленного о причинах его смирения, тот ответил "ведет себя он так, словно старается мои грехи очистить. И если кротость я не проявлю, то кто же, как не я, окажется неблагодарным?".
После краткой паузы он добавил:
– Если рядом с наставником ты ощущаешь только благость и счастье, то либо ты уже достиг окончательного бодхи-освобождения, либо с этим наставником что-то не совсем правильно.
– С наставником, который меня ничему не учил, и учить не собирается?
– уточнил я полушутливо.
– Совершенно верно!
– монах важно кивнул - Только так и можно научить. Отправляйся теперь за веником и совком, а то еще порежешься...
Мы сходили поесть в одну из кафешек по соседству, а когда вернулись, брат Пон заявил:
– Сейчас ты будешь заново учиться медитации на объекте. Располагайся.
Он облюбовал все тот же диван, ну а мне пришлось устроиться на полу, на толстом ковре.
– Раньше ты упражнялся с деревом, теперь же вместо него будет человек, - продолжил монах.
– Человек?
– удивился я.
– Какой?
– Ни в коем случае не бери моделью кого-нибудь из знакомых, и тем более не сосредотачивайся на известных личностях... Наилучший вариант - отталкиваться от качеств, противоположных тем, что есть в твоей собственной персоне... Ну, пол, мы, пожалуй, оставим... Глаза у тебя темные, пусть у него будут голубые, волосы у тебя русые, пусть у него иссиня-черные, и так далее... Понял?
Я кивнул и принялся за дело.
Сознание, привыкшее к тому, что медитация идет определенным образом, поначалу упорно подсовывало мне образ дерева, знакомого до последнего листочка и трещины в коре.
На то, чтобы отодвинуть его в сторону, мне понадобился не один час.
А затем я попытался воткнуть на место объекта созерцания некое человеческое существо... проблема в том, что дерево я некогда взял из реальности и долго разглядывал перед тем, как восстановить мысленно, а тут все предстояло конструировать с нуля, исключительно
От усилий я даже взопрел, хотя солнце давно зашло, и у меня в апартаментах было вовсе не жарко.
Возник образ, сначала размытый, затем все более и более четкий: жилистый носатый тип с маленькими ушами, облаченный в рубаху цвета хаки с закатанными рукавами, джинсы и полувоенные ботинки, с рыжими усишками и того же цвета бородкой, но совершенно лысый.
Я держал его в сознании, разглядывая, добавляя детали - морщинка над переносицей, правый глаз чуть больше левого, губы пухлые, выпяченные, да еще и волоски на костяшках пальцев.
В один момент человек этот задвигался, недовольно мотнул башкой, и в следующий миг я потерял концентрацию.
– Достаточно, - сказал брат Пон, и я заморгал, возвращаясь к реальности.
Судя по ломоте в спине, просидел я неподвижно не один час, да и за окнами уже начало светать. Я зевнул, с удивлением отметив, что по большому счету не особенно хочу спать, а вместо ожидаемой вялости ощущаю прилив бодрости.
– Теперь ты должен поддерживать его, вкладывать силы и энергию в этот образ, - настойчиво проговорил монах.
– Необходимо его оживить, понять, как он говорит, двигается, какие у него любимые словечки, почему он с такой неприязнью относится к неграм.
Я нахмурился, пытаясь сообразить, к чему эта деталь.
Но времени на размышления не оказалось, поскольку брат Пон безо всякого перехода заявил:
– Но заниматься будешь уже в другом месте... сегодня ты должен съехать отсюда.
В ушах у меня зашумело, в горле пересохло, изо рта вырвалось судорожное:
– К-как? Почему? Мы все же уезжаем?
– Нет, Паттайю ты в ближайшее время не покинешь, но жить тут не будешь.
– Но как?! Я не могу?! У меня же это... здесь...
Я мог сказать, что заплатил за два месяца вперед да еще внес депозит, что в кондо быстрый и стабильный Интернет, нужный мне для работы, а в Таиланде это вообще редкость, что район Пратамнак мне нравится, что он всем удобен и что я к нему привык...
– Но как же друзья, знакомые?
– пролепетал я, понимая, что для брата Пона эти аргументы не будут иметь никакого значения.
– Те, что воспринимают тебя в первую очередь по "одежке", то есть по жилищу?
– лицо монаха украсила презрительная ухмылка.
– Живешь в крутом кондо - молодец, обитаешь в строении попроще - все, неудачник и общаться с тобой после этого не стоит. Какое тебе до них дело?
– Но я нахожусь в окружении людей...
– Быть в окружении людей - не значит рабски подчинять себя их представлениям. Ожидания и мнения других по твоему поводу не имеют значения, и в первую очередь потому, что они иллюзорны, что это всего лишь образы, созданные твоим сознанием. Неужели ты до сих пор веришь, что способен воспринимать намерения и мысли тех, кто находится рядом?
Это заявление мне крыть оказалось нечем.
– Но...
– попытался вставить я, не очень понимая, что именно собираюсь сказать.