Против ветра
Шрифт:
Заканчиваем допрос за несколько минут до половины пятого. Мартинес посматривает на часы, он вот-вот объявит заседание суда закрытым.
— Если допрос этого свидетеля у нас все… — начинает он.
Моузби вскакивает с места. Я никогда еще не видел его таким шустрым.
— Ваша честь, я хотел бы задать свидетелю два вопроса по окончании перекрестного допроса.
— Хорошо. Завтра с утра с этого и начнем.
— Если суд не против, я хотел бы задать их прямо сейчас. Много времени это не займет, я хочу продолжить тему, которая уже затрагивалась ранее.
Повернув
— Если это не займет много времени, мы не возражаем, Ваша честь, — отвечает за всех Мэри-Лу.
— Тогда приступим. Если получится, что мы увязаем в ненужных деталях, я объявлю перерыв в заседании до завтра.
— Постараюсь этого не допустить, — заверяет Моузби.
Он поворачивается лицом к Грэйду.
— Вы показали ранее, что смерть наступила в результате сорока семи ножевых ранений, а не выстрелов в голову из огнестрельного оружия.
— Совершенно верно.
— Вы также показали, что, вопреки обыкновению, крови при этом было мало.
— Да, это мои слова.
— Но разве он не должен был обливаться кровью? Как-никак сорок семь ножевых ранений! По-моему, если человека столько раз пырнули ножом, он должен был буквально изойти кровью.
— При обычных обстоятельствах, да. Но, как я уже показал, обстоятельства этого убийства не были обычными.
— Что вы хотите этим сказать?
— Жертву пырнули одним или несколькими ножами, раскаленными добела. От этого кровь вокруг ран, по идее, должна была свернуться, и кровотечение оказалось не таким сильным.
— Интересная у вас теория, доктор. Никогда не слышал ни о чем подобном. С чего вы взяли, что дело обстояло именно так?
— Я наткнулся примерно на такой же случай в одном медицинском журнале незадолго до того, как анатомировал труп убитого. Сходство слишком уж бросалось в глаза.
Я чувствую, как по спине у меня побежали мурашки. Рита Гомес показала, что, прежде чем наброситься на Бартлесса с ножом, рокеры прокалили его над костром. Мы еще подумали, что все это — чушь собачья, как и все, что она говорила. А теперь Грэйд излагает теорию, которая почти в точности совпадает с ее словами.
— Прошу прощения, Ваша честь. — Встав, я оглядываюсь на коллег. Они отвечают мне таким же тревожным взглядом. — Я сам прочел от корки до корки составленный доктором Грэйдом отчет о результатах вскрытия и все последующие его отчеты, относящиеся к данному делу. Ни в одном из них о раскаленных ножах не было сказано ни слова. — Я смотрю на Моузби. Этот ублюдок держится как ни в чем не бывало, словно кот, слопавший канарейку. — Ваша честь, если обвинение утаило от нас улики, улики, которые имеют отношение к данному делу, то мы хотели бы знать об этом. Причем немедленно.
«И тогда я смогу ходатайствовать о прекращении процесса на том основании, что в его ходе допущены нарушения закона», — как бы говорю я. Мартинес сразу чувствует, что я не договариваю. Он всем телом подается вперед, глядя на Моузби.
— Господин прокурор?
— Мы ничего не утаивали, Ваша честь, — отвечает Моузби, по всей видимости, не кривя душой. — Если уж на то пошло, этот вопрос подняли не мы, а защита в ходе
Пол первым из нас поднимается с места. Ведь это после его вопроса Моузби подвернулся шанс, которого он не упустил.
— Ваша честь, нам нужно время на размышление.
— Согласен. В заседании суда объявляется перерыв до утра. — Мартинес ударяет молотком по столу и сразу же выходит из зала.
Грэйд покидает место для дачи свидетельских показаний. Моузби неторопливо направляется туда, где сидят обвинители. Что-то с нами неладно, ведь с самого начала суда он подстраивал нам эту ловушку, и в нее-то мы и угодили.
Мы совещаемся, и выясняется, что никто и слыхом не слыхивал об этом. Раскаленные ножи? Это какой-то ритуал, что ли? Мы отмахнулись от того, что говорила Рита Гомес, ее вранье и тупость были слишком очевидны. Но теперь, когда такой известный патологоанатом, как Грэйд, по сути, говорит то же самое, меня охватывает ужас.
Мы выпроваживаем Эллен, поручив ей проверить по медицинским и правовым журналам, насколько это соответствует действительности, затем расспрашиваем подзащитных. Рокеры не знают, о чем толкует Грэйд. Да и откуда им знать? Во-первых, они там не были. Вся эта история с раскаленными ножами их совершенно не волнует, в их представлении речь идет об очередной прокурорской затее, преследующей цель во что бы то ни стало пришить им дело.
16
— Что он сказал?
Мэри-Лу вешает трубку.
— То же, что и остальные, — нет.
— Черт! — запрокинув голову, ору я.
— Вот-вот, смельчак!
На часах скоро полночь. Мы сидим у меня в кабинете. Последние несколько часов не отходим от телефонов, как во время программы Пи-би-эс по сбору средств на общественные нужды, пытаясь связаться с кем-нибудь из известных патологоанатомов, кто взял бы на себя труд опровергнуть показания Грэйда или, по крайней мере, усомниться в них. Мы даже не можем разыскать специалиста, который спешно, но тщательно изучит дело, особенно если это врач с такой же высокой репутацией, как и Грэйд.
— Труднее всего заставить врача сказать, что его коллега ошибается, — говорит Мэри-Лу. — Я даже не знаю, сколько наша адвокатская фирма принимает дел по обвинению врачей в преступной небрежности при лечении больных, причем на совершенно законном основании, и это без учета всяких придирок к работе «скорой», где с терапевта взятки гладки: ведь администрация больницы, в которой он числится, ни за что не согласится лишить этого врача привилегий. О том, чтобы самой принять участие в его профессиональной аттестации, речь даже не идет.