Против ветра
Шрифт:
— Оставшись наедине со свидетельницей, о чем вы и ваш напарник с ней разговаривали?
— Об этом деле.
— Вы имеете в виду факты по нему?
— Да, она приводила нам факты.
— А что еще?
— Больше ничего.
— Разве вы ничего не рассказали ей из того, что знали? Например, вкратце познакомили с заключением по результатам вскрытия?
— Протест! — Моузби тут как тут.
— Протест принимается. Не давите, — укоризненным тоном говорит Мартинес, обращаясь к Мэри-Лу.
Такое впечатление, что все ополчились против нас. Ну и компания подобралась, черт бы их побрал!
— Вы обсуждали обстоятельства дела, исходя лишь из того, что ей известно.
— Вот именно. Как и положено по правилам.
—
С неприязненным видом она отходит от него.
— У меня больше нет вопросов, — бросает она в ответ на очередной протест Моузби.
— Но этого же не случилось, — бесстрастно заключает Санчес.
Вот так, в общем, и выглядит аргументация обвинения. Есть и другие улики: на брюках Таракана были обнаружены пятна крови той же группы, что и у убитого, — четвертая, резус-фактор отрицательный. Мало у кого она такая, всего-навсего у одного из каждых двадцати человек. Само по себе это еще ни о чем не говорит, мы можем представить свидетельства, что у их знакомого рокера, погибшего в автокатастрофе в Альбукерке, была та же самая группа, а Таракан помогал нести его, возможно, кровь и попала ему на штаны. При обычных обстоятельствах два эти факта стали бы взаимоисключающими, но ведь обстоятельства-то обычными не назовешь.
Ножи рокеров прошли экспертизу на наличие крови. По результатам нельзя сказать ничего определенного. Колотые раны на теле убитого, возможно, были нанесены этими ножами, хотя сами они так себе. Но факт остается фактом: у всех рокеров при себе были ножи.
Когда зачитывают вслух досье на наших подзащитных, я наблюдаю за присяжными: если бы выносили приговор прямо сейчас, во всем Лас-Вегасе на нас не поставил бы ни один человек.
21
Но это было вчера, а сегодня все начинается заново. По-моему, без ложной скромности можно сказать, что сегодня мы просто в ударе. Мы поражаем собравшихся объемом предварительной работы, порхая по залу суда, словно на крыльях. Мы остроумны, обаятельны, прекрасно владеем фактической стороной дела, играем свидетелями так же непринужденно, как скрипач играет на бесценных творениях Страдивари. Прекрасно дополняя друг друга, каждый из нас принимает эстафету из рук коллеги так же четко, как морские пехотинцы на учениях. У нас десятки свидетелей, мы позаботились о том, чтобы их показания были заранее отшлифованы у нас в кабинетах и с наибольшей выгодой использованы в зале суда.
Мы прослеживаем каждый шаг рокеров с момента, когда они прикатили в Санта-Фе, до отъезда и дальше, до тех пор, пока не был найден труп. Каждый час их времени на счету, причем во многих случаях он расписан у нас даже по минутам.
Важнее всего то, что они делали той злополучной ночью и утром следующего дня. Несколько свидетелей, каждый из них выступает сам по себе, включая бармена и менеджера, показывают, что, кроме того вечера, рокеры у них больше не появлялись. Свидетели отвечают за свои слова, таких типов, как эти четверо, просто так из головы не выкинешь. Они уехали ближе к закрытию бара, в два ночи, потом бар закрылся. Рита Гомес уехала вместе с ними. Бесспорно, говорят свидетели, они могли уехать и пораньше. Это совершенно бесспорно.
Одна сторона в передней части зала сплошь заставлена стендами с большими схемами и крупномасштабными картами. На них помечены время, место, расстояние от одного района, где находились
Пошла вторая неделя процесса. В барах, клубах и ресторанах, где адвокаты коротают время после работы, только о нас и говорят. Мол, как здорово мы ведем защиту! Я сейчас на подъеме, все мне дается легко, энергия переполняет меня, я живу полной жизнью. Мне и вправду палец в рот не клади! Вот закончится суд, и прежние компаньоны упадут мне в ноги, умоляя вернуться в фирму.
Остывая и начиная анализировать свое поведение, я понимаю, чем вызвано это ощущение, — самым настоящим эгоизмом, причем довольно мелкого пошиба. Приятно, когда тобой восхищаются, когда тебя уважают, но все это может кончиться еще быстрее, чем летит мяч, пущенный Ноланом Райаном [17] . Чему быть, того не миновать, как гласят эта и подобные ей крылатые фразы. Я не прочь вернуться в фирму, но на своих условиях. Я хочу разобраться, на самом ли деле меня что-то связывает с Мэри-Лу, кроме важного процесса, от которого голова может пойти кругом. Я хочу, чтобы меня любили, чтобы меня уважали, чтобы у меня водились деньги. Но чего я на самом деле хочу, так это того, чтобы у меня не забирали дочь, а моих подзащитных признали невиновными. А именно в этом я меньше всего уверен.
17
Один из наиболее известных игроков в истории американского бейсбола.
22
Голос у судебного исполнителя тонкий, писклявый, он растворяется в таком зале, не успев отозваться эхом от стен и потолка. Казалось бы, он у него должен быть звучным, раскатистым, в нем должны громыхать властные нотки: ведь его голосом говорит сам закон. Может, кроме меня, никто на такие вещи и внимания не обращает. Мне лично нравится, когда у меня в голосе слышатся властные нотки.
— Вызовите Стивена Дженсена, — говорит судебный исполнитель.
Одинокий Волк встает с места. На мгновение он поворачивается лицом к присяжным и пристально смотрит на них, угрозы в его взгляде нет, он как бы говорит — вот он я, перед вами, смотрите и запоминайте! Бесспорно, в присутствии духа ему не откажешь. Он подходит к месту для дачи свидетельских показаний, кладет руку на Библию и твердым, звонким голосом принимает присягу. Он в костюме, при галстуке. Но никого этим не проведешь: одним словом, волк в овечьей шкуре.
Как знать, может, на исход суда и повлияют его показания. Мы намеренно пошли на риск. Обсуждали такую перспективу бессчетное число раз и пришли к выводу, что другого выхода нет. Остальных в качестве свидетелей вызывать мы не будем. Они ведут себя слишком нервно, непредсказуемо. Одинокий Волк тоже непредсказуем, из-за него все может полететь к чертовой матери, но у нас нет другой возможности лицом к лицу свести его с присяжными, особенно после того выпада против Грэйда.
Я уже давно уяснил, что молчание подсудимого, его отказ самому давать показания слишком часто трактуются как молчаливое признание вины, несмотря на то что по конституции у него есть такое право, но присяжные хотят услышать от подсудимого, что он тут ни при чем.