Проверка на твердость
Шрифт:
Первым в воду вошел Михаэль Кошенц. Отфыркиваясь, он держал свой узел и оружие над головой. Только на середине реки его ноги на какой-то момент потеряли опору, и ему пришлось плыть. Четыре-пять сильных движений ногами, и его широкие плечи вновь показались из воды. Река оказалась глубиной не более двух метров. За ним двигалась вторая серая каска, напоминающая голову дельфина. Это — Йохен Никель, за ним следовали Эгон Шорнбергер, Андреас Юнгман и Бруно Преллер. Узлы и оружие колебались в высоко поднятых над головой руках. Время от времени края палаток и приклады автоматов касаются воды. Только
Командир роты с моста наблюдал за тем, как Хейнц Кернер, сопровождаемый с обеих сторон товарищами, толкал впереди себя громадный узел к середине реки. Лицо у него было застывшее и белое как мел.
Светлый «вартбург» выехал за спиной обер-лейтенанта на мост, притормозил и сдал задним ходом к каменному парапету. Из машины вылезли мужчина и две женщины. Они хихикали и показывали на голых мужчин, каски на которых выглядели просто нелепо.
— Белая ножка, серая шляпка, — говорил водитель. — Подберезовики, да и только!
Женщины смеялись.
Обер-лейтенант подошел к ним.
— Во-первых, останавливаться на мостах запрещено, а во-вторых, это — не кукольный театр, — резко сказал он непрошеным зрителям. Их смех оскорбил его. Он не переносил людей, которые потешаются, когда другие борются с трудностями. Шутки для него в таких случаях не существовали. Праздношатающиеся здесь нежелательны, он не терпел людей без понятия. — Садитесь в машину и поезжайте дальше! — требовательно заявил офицер этой троице. — Поторапливайтесь, пожалуйста!
Водитель пробормотал нечто вроде: «Вы нас не так поняли», а женщины почувствовали смущение. Без возражений они забрались в машину и уехали прочь.
Хейнц Кернер обеими руками вцепился в плащ-палатку. Сердце билось у самого его горла. Однако связанное сено обладало удивительно большой грузоподъемностью. Шорнбергеру и Никелю не составило никакого труда протащить узел с человеком через глубокое место посередине реки. Замыкающим следовал унтер-офицер Бретшнейдер, который нес свое собственное оружие и автомат Кернера. На берегу уже начинали раздеваться солдаты второго отделения. Наверху, на мосту, командир роты смотрел на часы. Девять минут, подсчитал он. Два других отделения должны действовать быстрее, чтобы всем уложиться в двадцать минут.
К речным зарослям, в которых первое отделение занимало позицию, примыкало обширное свекловичное поле, обеспечивавшее хороший обзор, вплоть до церковной колокольни и черепичных крыш скрытой наполовину в низине деревушки. На проселочной дороге за медленно ползущим рейсовым автобусом поднимались облака пыли.
«Мало дождей, — думал Бруно Преллер. — Если так будет еще две-три недели, то дома, на полях у Хагедорна, картошка будет мелкой, как слива».
Андреас Юнгман также следил за автобусом. Холодная вода и напряжение при переправе через реку потребовали от него усилий не более, чем десять минут игры в волейбол. Его мышцы расслабились, как после массажа. Солнце начинало проникать сквозь одежду. Связывающая тяжесть в руках и ногах теперь, во время лежания, становилась скорее приятной, нежели мучительной.
—
— Гм, — бормочет Андреас Юнгман.
«Дадут ли нам время на перекур? — размышлял он. — По всему видно, что мы доберемся до казармы еще до двадцати часов. Если мне удастся обо всем договориться с командиром роты заранее, можно успеть на поезд, отходящий в 22.14. И тогда я был бы еще до полуночи дома».
— А ты не стал бы? — спросил Бруно Преллер.
— Конечно стал бы, — ответил Андреас Юнгман.
— «У того, кто не умеет смеяться над собой, совесть не совсем чиста», — утверждает постоянно наш священник. Да ты представь себя в качестве зрителя: более десятка совсем голых мужиков…
— И хорошо сложенных! — вмешался в разговор Йохен Никель, который расположился рядом в укрытии.
— С каской на голове и медальоном из жести на груди…
Негромкий разговор в этом духе продолжался и дальше. Один Андреас Юнгман хранил молчание. Только в этот момент ему стало ясно, что получение увольнительной зависит не только от продолжительности учений. Он ведь знает указания на этот счет. Они не уполномочивают командира роты освобождать солдат от службы для выяснения семейных проблем. Краткосрочный отпуск, как записано в наставлении, может быть предоставлен лишь в особых случаях. К таковым относятся свадьба, перемена места жительства, тяжелая болезнь или смерть проживающих совместно с ним членов семьи. Но то, что собирается сделать Дорис, разве это не является особым случаем?
«Что же делать, если он мне откажет? — размышлял Андреас. — Сжать зубы, проглотить комок в горле и продолжать службу дальше? Совместно проведенные дни и недели до женитьбы и после нее убедили его, да и Дорис, что их мечты и желания, их взгляды на многие вещи и явления и их оценка зачастую резко расходятся. Даже самая пылкая любовь не может устранить часов, в которые муж и жена становятся как бы чужими друг другу. В таких случаях дети часто являются тем мостиком, по которому они вновь находят дорогу друг к другу. Поэтому я не могу допустить, чтобы наш ребенок умер, еще не появившись на свет, — решил Андреас. — Мне безразлично, является ли предотвращение аборта особым случаем для командира роты, „Спасской башни“, или самого министра обороны. Дорис должна родить ребенка. Когда наконец малышка появится на свет, мы будем ее любить, она и я. Это свяжет нас сильнее, чем свидетельство о браке или два золотых кольца. Они должны дать мне увольнительную. Они просто-напросто обязаны!»
Солдаты третьего отделения, которые преодолели реку последними, поспешно сворачивали плащ-палатки, опоясывались ремнями и помогали друг другу повесить как положено саперные лопатки, фляги и патронташи.
«Двадцать одна минута», — отметил обер-лейтенант, посмотрев на часы. Никто не видел, как он качает головой.
— Второй взвод, выходи строиться на дорогу! — несся по полю зычный голос командира взвода. Серая волна выплеснулась из зарослей. Раздавались кряхтенья и стопы, стук и бряцание. — Пошевеливайся, пошевеливайся, пока еще не стемнело!