Проверка на твердость
Шрифт:
Кристель появилась в дверях.
— Жалко, — сказала она. — Он считает, что лучше послать телеграмму. Ты можешь дать ее и от меня. Он должен будет позвонить по моему номеру, а ты просто подождешь здесь. Я накормлю тебя ужином. А если будет поздно, поставлю тебе раскладушку прямо у телефона.
— Нет, — отказалась Дорис еще раз. — Но тем не менее большое спасибо, Кристель… Привет!
Она спускалась по лестнице, все ускоряя шаги.
— Заходи еще, слышишь? — кричала Кристель на лестничной клетке. — Важен ребенок, а не твой муж!
Дорис спешила вдоль улицы, как будто спасалась
Фрау Канцлер сидела у телевизора, включив звук на такую громкость, чтобы слышать, когда хлопнет входная дверь. На кухне было приготовлено для дочери несколько бутербродов.
— Молоко в холодильнике, — послышался через стену ее голос, — а по телевизору сейчас будет чудесный старый фильм!
Отец еще возился в саду. Дорис взяла бутерброды и бутылку молока к себе в комнату. Она сразу же заметила, что ее красный чемодан опять стоит на старом месте на шкафу. Она сняла его. Он был пуст. Ночная сорочка, полотенца — все, чистое и выглаженное, лежало на полках в шкафу.
В течение получаса лейтенант Винтер заставлял взвод маршировать в высоком темпе. Он хотел, чтобы солдаты после купания в реке согрелись. Через несколько минут они должны выйти на главную дорогу, ведущую через весь город в казарму. Три, самое большее четыре, километра оставалось до ее ворот. Взгляд командира взвода скользнул испытующе по рядам. Он заметил, что дистанция между впереди идущим и остальными стала слишком большой, увидел сползающие вкривь и вкось ремни снаряжения, противогазы, торопливо свернутые в скатки плащ-палатки, свисающие с опущенных плеч. Длинный марш и боевые вводные, потребовавшие значительных усилий, вызвали нарушение строгих требований к форме одежды.
— Взвод выглядит так, как будто его пропустили через мясорубку, — высказал свое мнение и командир роты. — Я надеюсь, вы не намереваетесь в таком виде продефилировать по населенному пункту?
Лейтенант Винтер приказал остановиться и вызвал к себе командиров отделений. Он объяснил им, что при дальнейшем совершении марша будет обращать внимание на соблюдение формы одежды и подгонку снаряжения у каждого солдата в отдельности.
— Вы отвечаете за безукоризненный внешний вид подчиненных, понятно?
— Понятно! — раздалось в ответ трехголосое эхо.
Взводу приказано было разойтись на перекур. Справа от узкой, в колдобинах, дороги простиралось желтое ячменное поле. Тугие колосья доставали солдатам до пояса. Недалеко проходила автострада. За едущей не спеша молотилкой выстроилась длинная очередь автомашин. Большинство водителей включили фары, хотя было еще совсем светло.
— Никому не заходить на поле! — крикнул унтер-офицер Бретшнейдер, который вновь вступил в командование третьим отделением.
Ни один из двух других командиров отделений не повторил команды. То, что распоряжение касалось всех солдат взвода, не требовало дополнительных пояснении.
Андреас уже собирался пойти переговорить с командиром взвода о краткосрочном отпуске, но вдруг
Йохен Никель и еще один солдат из второго отделения поддерживали Хейнца Кернера. Андреас Юнгман достал из его левого брючного кармана индивидуальный пакет. Но прежде чем разорвать стерильный пакет для оказания первой медицинской помощи, он достал из воротника своей полевой куртки булавку, подержал ее в течение нескольких секунд на огне зажигалки Никеля и затем осторожно проткнул сбоку вздувшуюся кожу. Тонкая струйка брызнула на целый метр. Хейнц Кернер облегченно вздохнул.
— Хорошо обернутая портянка гарантирует от подобных случаев, — проворчал унтер-офицер Бретшнейдер, который подошел к ним, держа в одной руке кисет с табаком, а в другой — бумагу для самокрутки. Теперь плотно наложенная повязка предохраняла пятку. Кернер надел сапог, сделал два-три шага и довольно улыбнулся:
— Дружище, Анди, ногу как будто бы заменили!
— Это временная мера, — предупредил его Андреас. — Когда вернемся в казарму, тебе нужно будет… — он запнулся. В нескольких метрах от них собралась группка курильщиков, из центра которой раздавались взволнованные голоса.
— Это, наверное, граната! — высоким голосом говорил как раз Бруно Преллер. Он держал в руке найденное им письмо.
— Пастушье письмо или алименты? — спросил Эгон Шорнбергер, подошедший к ним с края поля.
Бруно Преллер не выпускал письма из рук.
— Послушайте-ка, что здесь написано! — продолжал он. Хейнц Кернер и Йохен Никель также подошли к ним. — «Мой дорогой мальчик! Большое спасибо за твое письмо. Поверь, мне больно думать, как много тебе приходится терпеть. Солдатская служба всегда была тяжелой, но раньше они хоть ели досыта. К счастью, у вас в казарме есть магазин „Консум“. Я бы с удовольствием послала тебе больше чем двадцатимарковую купюру, но сейчас как раз привезли уголь, а у меня в этом месяце туго с деньгами…»
— Фокусник! — бросил Михаэль Кошенц презрительно.
— Это самое настоящее свинство! — проговорил Карл Хейнц Бретшнейдер. Он протянул руку за письмом, но Бруно Преллер читал уже дальше:
— «Я не могу себе представить, как ты терпишь все эти издевательства…» Здесь действительно так и написано: «издевательства». «По утрам умывание холодной водой, потом эти цирковые трюки в дождливую погоду на полосе препятствий, о которых ты пишешь. Я не спала две ночи после твоего письма…»
— Дерьмо мужик! — заявил один из солдат.
— Послушайте дальше. — Бруно Преллер перевернул листок. — Вот. «Если бы ты не написал, что тебе от этого будет хуже, я бы немедленно приехала, чтобы поговорить с твоими начальниками. Знаешь, с твоим учителем такое всегда помогало. Ну, будь же храбрым и держись, мой мальчик…» Мой мальчик! «Может быть, в конце месяца я смогу послать тебе еще несколько марок…»
Эгон Шорнбергер вмешался:
— А теперь я хочу наконец знать, кто же этот парень! — Он недоуменно повертел лист бумаги.