Проверка на твердость

Хельд Вольфганг

— С тобой что-нибудь случилось? — спросил Зибенхюнер, прежде чем уйти. Он пристально разглядывал своего бывшего ученика. — Неприятности дома?

— Да нет, — ответил Хейнц Кернер. — Еще раз большое спасибо, Вальтер!

— Не стоит благодарности, — возразил Зибенхюнер. На выходе он еще раз обернулся, поправил свою фуражку и улыбнулся: — Что я еще хотел сказать, Хейнц? Ах да! Крис из птичника может приготовить почти такой же хороший кофе, как и моя Труда! Так говорят люди! Я бы на твоем месте не стал долго раздумывать… Привет! — И он ушел.

Дополнительная

дойка и чистка установки для подготовки к вечерней дойке заполнили время до самого конца смены. Хейнц Кернер в этот день был немногословен. По-видимому, не выспался, подумали его коллеги и не стали надоедать ему с разговорами. С молочной фермы он пошел прямо на птицеферму к Крис. Она встретила его весело, решив, что он зашел к ней из-за двойной клавиши для своего гобоя. Она кое-что нашла в городе и хотела, чтобы он ее за это похвалил. Но он только кивнул ей головой и затем рассказал без лишних предисловий о том, что случилось ночью. Однако Крис, казалось, не удивилась этому известию.

— Мехтфельды давно уже отошли от нас. Разве ты этого не чувствовал? — спросила она. — А сейчас они и вовсе удрали. Но я по ним плакать не собираюсь.

— Олаф был моим другом, — сказал Хейнц Кернер.

— Раньше — да, — заметила она и посмотрела на него. Она почувствовала, что у него на душе кошки скребут. — До тех пор пока он не начал эту историю с идиотской летучей лягушкой.

— Это была всего-навсего его фантазия, что-то вроде заскока, — пытался защитить друга Хейнц, но Крис покачала головой и сжала полные губы.

— У моего дедушки бывают заскоки, но ему семьдесят два года. Для него это вполне нормально.

— Я не могу сейчас пойти и заявить на своего друга, заскок это или нет! Мы в течение долгих лет были как братья, ты это знаешь… Черт меня дернул остановиться там сегодня ночью!

— Забудь обо всем.

— Черт побери, этого-то я и хочу все время. Но не могу.

— Сначала выспись как следует, — посоветовала Крис. — После работы я зайду к тебе, и тогда мы обо всем поговорим. Вот увидишь, мы найдем выход из положения.

— Я жду тебя! — промолвил Хейнц Кернер.

Она посмотрела ему вслед. Изнутри, там где были полки для укладки яиц, женский голос позвал ее, но она не обратила на это никакого внимания. Бессознательно она потянула за пальцы так, что захрустели суставы.

Дома Хейнц Кернер разбил на сковородку четыре яйца, съел большой кусок хлеба, который его отец привозил каждую неделю из городской хлебопекарни «Консум», принял душ и пошел спать. Когда через несколько часов пришла Крис, он уже сидел, выспавшийся и побритый, в саду за домом. Небольшим ножом он обрезал одну из двойных клавишей, подгоняя ее под свой инструмент. При первой же пробе звуки гобоя спугнули птиц, сидевших на вишневом дереве.

— Я еще раз обо всем поразмыслил. Основательно, — сказал он Крис, которая присела рядом с ним. — Я всю свою жизнь буду казаться себе тряпкой.

Крис улыбнулась.

— Зачем ты ломаешь

себе голову? — спросила она. — Вся деревня уже говорит об этом. Участковый уполномоченный и бургомистр сейчас там, наверху, в доме Мехтфельдов… Может быть, их уже задержали.

— Задержали?

— Точно никто ничего не знает. Разговоров, однако, много.

— Хотел бы я знать, как это обнаружилось.

— А это действительно важно, Хейнц?

Кернер проиграл гамму вверх и вниз. Теперь клавиша была такой, как он хотел.

— Нет, — ответил он. — Совсем неважно.

Свадьба состоялась ровно через тринадцать недель. На ней гуляла половина деревни. Девяносто четыре подарка. Сто пятьдесят семь поздравительных открыток и писем! Одно из них пришло из Герстхофена, что под Аугсбургом. Отправитель — Олаф Мехтфельд. Хейнц Кернер поднес письмо нераспечатанным к огню зажигалки, а так как его теща беспокоилась за ковер в жилой комнате, он вынес горящий конверт за порог, держа его двумя пальцами. Крис была рядом с ним. Едва ощутимый ветерок развеял черные хлопья пепла. Кто-то поинтересовался из любопытства, не является ли это каким-то новым обрядом. Хейнц и Крис сделали таинственные лица, засмеялись и пошли к гостям.

Пятница, 27 июля, 7.16

Везде пахнет апельсинами — внизу, в холле, на лестнице и наверху, в длинном светлом коридоре. Дорис Юнгман не находит этому никакого объяснения. Она до сих нор только три раза бывала в больницах. В тринадцать лет, когда ей делали операцию аппендицита, и потом еще два раза в качестве посетительницы.

— Чудн о, — проговорила Дорис. — Как в овощном магазине. — Сестра, которая шла впереди нее, оставалась серьезной и молчаливой. — Пахнет апельсинами, — повторила Дорис.

Ее пульс все учащался. Ей хотелось говорить. Все равно что, только бы не молчать. Здесь все ей чуждо.

Никакого ответа. Сестра остановилась и открыла одну из многих белых дверей в коридоре.

— Пожалуйста, — сказала она и пропустила пациентку вперед.

В комнате стояли три кровати. Белые стены, белая трубчатая железная мебель, матово-голубые гардины. Одна из кроватей не прибрана. С другой кровати на новенькую вопросительно смотрели обведенные темными кругами глаза. Бледное детское лицо, однако голые руки, лежащие поверх одеяла, сильные и загорелые. В них зеркало и губная помада. Женщина кивнула головой в ответ на ее приветствие.

— Пожалуйста! — повторила сестра. Она показала на третью, застланную чистым бельем постель. — В одиннадцать часов будет обход. Вам лучше всего сразу же лечь, фрау Юнгман.

Тон сестры холоден, как ее туго накрахмаленная шапочка. Холодное дружелюбие в каждом взгляде, в каждом скупом жесте. Сестра придерживается этого тона главным образом по отношению к молодым и здоровым женщинам.

— Чемодан с тем, что вам не понадобится, я потом заберу. Вам еще необходимо измерить кровяное давление!