Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне
Шрифт:
О чем же задумался господин начальник? Улики были ясны. Документы убедительны. Почему карающий перст вершителя преступных судеб не коснулся кнопки звонка? Почему не было отдано распоряжение о немедленном аресте!
Да это все так, ответим мы, все это совершенно справедливо. Но… тут есть большое «но». А именно, бесстрашный и решительный во всех своих действиях, господин начальник секретной полиции крайне опасался дела о шпионаже. Начнешь расследование энергично, быстро, по-американски и вдруг налетишь на такое, что выход один — в отставку.
Да,
«Осторожность, осторожность,
Никогда не повредит».
Попросите сюда господина Смоллуэйса.
И господин Смоллуэйс, Джон Смоллуйэс, великолепный представитель англосаксонской расы, отлично одетый, румяный, дымя превосходной сигарой, вошел в кабинет господина начальника секретной полиции.
И господин Смоллуэйс внимательно перелистал бумаги, уличающие некоего инженера Павлова.
Господин Смоллуэйс процедил yes и положил бумаги в свой боковой карман. И господин начальник сразу развеселился, точно камень упал с плеч его превосходительства. Если господин Смоллуэйс взялся за это дело, то уже он все распутает по ниточке. И никакой бестактности, никакой оплошности не будет совершено.
— Где же вы сегодня вечером, господин Смоллуэйс?
— О, на «Эсмеральде».
— Приятная, приятная вещь балет.
— О, yes!
И расследование было произведено.
Инженер Павлов, настоящий патриот, честнейший, верноподданнейший оказался оклеветанным некоей Птицыной, дамочкой, как выяснилось, занимавшейся темными делами! Да, делами!
«Арестовать Птицыну! Допросить ее! Судить!»
Но Птицыной не нашли.
Нам лично известно, что за день до этого распоряжения господина начальника, сделанного по докладу так искусно расследовавшего дело, проникшего в самую его суть, господина Смоллуэйса, наш добрый знакомый, барон Шиллинг имел с госпожой Птицыной продолжительный разговор. О чем, мы не знаем. Догадайтесь сами, читатель.
Очевидно, беседа эта осталась неизвестна его превосходительству. Имя барона Шиллинга не было упомянуто в следственных документах. Ровно через двенадцать часов после этого разговора, ровно за двенадцать часов до обыска и имевшего быть ареста, акушерка Мария Гавриловна Птицына выбыла неизвестно куда.
Но строгое, но поистине достойное славного Шерлока, неподкупно проницательное следствие господина Смоллуэйса, сопоставляя факты, комбинируя обстоятельства, открыло преступника (о, позор!) в среде самой секретной санкт-петербургской полиции.
Анатоль Перчиков был уличен в сношениях со шпионами.
Уличен и арестован.
Яков Ильич Павлов, рассовывая по карманам часы, бумажник, плац-карту международного вагона, болтал с приехавшим его проводить приятелем бароном Шиллингом.
— И
— О, напротив.
— Но, ведь, это политическое покушение, неправда ли? Я не верю сплетням, что будто бы София… — Конечно, мальчишка стрелял в Барсова по приказанию герцога.
— Могут подумать, что я, как хозяин дома, был причастен.
Барон насмешливо улыбнулся.
— Но, мой милый, по нынешним временам было бы отлично, если бы ваша причастность была явной. Дворцовый переворот неизбежен.
— И герцог?
— Его высочество будет императором.
Вот так: плотно затворить дверь кабинета, удобно откинуться в пружинном кресле и мечтать, дымя сигарой, следя за ее голубым дымом…
О чем же мечтал господин министр?..
Господин министр мечтал о многом. О кресле премьера, о жезле диктатора, об ордене Подвязки.
Но в минуты особенно хорошего настроения, особого лирического подъема, он мечтал о славе «либеральный». Либеральный министр, «министр либерал» — это звучит недурно!
Спешим оговориться: разумеется, господин министр никогда не подразумевал под этим — ответственный министр.
Нет, нет, нет — это было бы слишком.
Это уже потрясало бы устои.
Вот идеал: либеральный и безответственный… Но слаще всего были мечты о памятнике, который ему когда-нибудь поставит благодарная Россия…
Скромная, но внушительная фигура… Рука устремлена вдаль; в ней свиток, на котором начертано: «Законы», «Закон», «Законность» (это уже мелкие детали).
И на скромном гранитном пьедестале золотыми буквами выбита какая-нибудь историческая фраза, произнесенная им, министром.
Например…
Пока, правда, подходящего примера не было, вернее, не было подходящего случая ее произнести.
Кругом памятника разбит сквер, играют дети. Дворцовый гренадер ходит с ружьем…
— Ваше превосходительство!
— Ну?
— Приехал барон Шиллинг.
— Проси!
— Между нами говоря, барон, — говорил министр, — я считаю это басней, тут была политическая подкладка. Просто я застал их… ну, вы понимаете, я был, разумеется, взбешен.
Говорю: «сударыня, я никому не навязывался»… И вдруг вижу, он подымает на меня револьвер… Это была ревность, просто ревность…
— А знаете, что он сказал в агонии?
Министр поморщился.
Он сказал: «Софочка — это судьба», и еще: «Ваше высочество, я его убил».
— О, бред умирающего!..
— Но, ваше превосходительство, прочтите это!
Серый листок, написанный рукой Павлика, выпал из большого конверта с печатью.
Мороз, Фурштадтская, лакеи, почтальон, женщина помните, помните?