Пруссачество и социализм

Шпенглер Освальд Арнольд Готтфрид

явились среди нас. Он сам это всегда сознавал,

*Подробное изложение будет дано во II-ом томе <Заката

Европы>.

147

проводя разграничительную черту между <ма-

тушкой Россией> и <Европой>.

Для нас русская душа - за грязью, музыкой,

водкой, смирением и своеобразной грустью -

остается

чем-то непостижимым. Наши сужде-

ния о России, суждения поздних и духовно со-

зревших городских жителей совсем иной куль-

туры, - мы создаем их сами. То, что мы здесь

<познаем>, это не первые проблески теперь

лишь рождающейся души, о которой даже До-

стоевский говорит лишь беспомощными наме-

ками, но созданный нашим духом образ этой

души; он возникает на основании поверхност-

ного представления о русской жизни и русской

истории. Почерпнутыми из собственного наше-

го внутреннего опыта определениями вроде во-

ли, разума, душевного склада мы делаем его

ложным. Тем не менее некоторым, быть может,

доступно едва выразимое словами впечатление

об этой душе. Оно, по крайней мере, не застав-

ляет сомневаться в той неизмеримой пропасти,

которая лежит между нами и ими.

Эта по-детски туманная и полная предчувст-

вий Россия была замучена, разорена, изранена,

отравлена <Европой>, навязанными ей формами

уже мужественно зрелой, чужой, властной куль-

туры. Города нашего типа, указывающие на наш

духовный уклад, были внедрены в живое тело

этого народа, перезрелые способы мышления,

жизненные взгляды, государственные идеи, на-

уки - привиты его неразвитому сознанию.

К 1700 году Петр Великий навязывает народу по

западному образцу политический стиль барокко

с его дипломатией кабинетов, династической по-

148

литикой, управлением и войском; к 1800 году

переносятся сюда совершенно непонятные рус-

скому человеку английские идеи в формулиров-

ке французских писателей, чтобы отуманить го-

ловы тонкого слоя представителей высшего

класса; к 1900 году книжные глупцы из русской

интеллигенции вводят марксизм, этот в высшей

степени сложный продукт западноевропейской

диалектики, об основах которого они не имеют

ни малейшего понятия. Петр Великий перестро-

ил истинно русское царство в великую державу,

входящую в систему западных государств, и та-

ким образом нанес вред его естественному

разви-

тию. Интеллигенция, которая представляет со-

бой часть истинно русского духа, испорченного,

однако же, городами, созданными по чужому об-

разцу, исказила примитивное мышление этой

страны; свои смутные стремления к собствен-

ным, осуществимым в далеком будущем поряд-

кам, вроде общинного владения всей землей

<матушки России>, превратила она в детские

и пустые теории во вкусе французских професси-

ональных революционеров. Петровство и боль-

шевизм одинаково бессмысленно и роковым об-

разом, благодаря русскому бесконечному смире-

нию и готовности к жертвам, воплотили в реаль-

ную действительность ложно истолкованные по-

нятия, созданные Западом, - Версальский двор

и Парижскую коммуну. Тем не менее введенные

ими порядки держатся лишь на поверхности

русского бытия, и одно, как и другое, может вне-

запно исчезнуть и столь же внезапно вернуться.

Русский дух сам по себе до сих пор проявлялся

лишь в религиозных переживаниях, но не в ре-

149

альных социальных и политических действиях.

Не понимают Достоевского, этого святого в навя-

занном ему Западом бессмысленном и смешном

образе писателя романов, если его социальные

<проблемы> воспринимают не только как форму

его романов. Его сущность читается больше меж-

ду строк, и в <Братьях Карамазовых> он дости-

гает такой религиозной глубины, с которой мож-

но было бы сопоставить только проникновен-

ность Данте. Революционная же политика исхо-

дит от небольшого, не способного уже чувство-

вать <по-русски> и по происхождению своему

едва ли русского, слоя жителей больших горо-

дов, она проявляется поэтому в форме доктри-

нерского принуждения с одной стороны и ин-

стинктивной самозащиты с другой.

Отсюда та плодотворная, глубокая, исконная

русская ненависть к Западу, этому яду в собст-

венном теле, которая с одинаковой силой сказы-

вается как во внутренних страданиях Достоев-

ского и в резких выпадах Толстого, так и в бес-

словесных переживаниях среднего человека;

эта часто бессознательная, часто скрывающаяся

за искренней любовью, ненасытная ненависть

ко всем символам фаустовской воли, к городам

– прежде всего к Петербургу - которые, как