Прямо сейчас
Шрифт:
Министр финансов был пьянее остальных и вступал в разговор лишь изредка, но если вступал, то обмен мнениями быстро превращался в перепалку. Когда в его суждениях начинали мелькать слова «дармоеды», «хапуги» и призывы «закатать губы обратно», а в ответ ему – предложения «просушить бухгалтерские мозги» и «засунуть свои деревянные счеты в задницу», и застольная беседа, таким образом, приближалась к черте, за которой свара перерастает в дебош, Паутов вмешивался и утихомиривал противников. И тогда все вспоминали, что летят на родину триумфаторами и что обсуждаемые проблемы – это сущая ерунда на фоне того потрясающего факта, что Россия и Белоруссия вновь составляют единое целое. И все сановники опять приходили в отличное расположение духа. Кроме министра финансов.
Президент, как и большинство
С одной стороны, в Беловежской пуще все прошло как по маслу. Пресс-конференция, на которой перед телекамерами и под фотовспышками репортеров состоялось подписание договора, Микулов ни разу не попытался перетянуть одеяло на себя. Наоборот, президент Белоруссии (вернее, теперь уже, после подписания бумаг, вице-президент объединенного государства, которое решено было называть по-прежнему Российской Федерацией), всячески демонстрировал свое почтение к нему, Паутову, и держался в тени, как подобает младшему брату. Но, с другой стороны, какого черта этот старый пень увязался за российской делегацией в Москву. Летит теперь в своем самолете параллельным курсом. Даже позвонил, спросил, как настроение. А когда узнал, что здесь идет гудеж, сказал, что тоже непременно выпьет за общую победу. Еле скрипит, старый пень, а туда же, строит из себя гусара.
Погрузившийся в собственные мысли Паутов уже не слушал окружавших его министров. Впрочем, и они за столом уже не составляли единой компании, а разговаривали по двое-трое.
«Ну что вот с ним делать в Москве, с этим Микуловым?» – подумал Паутов. А если помрет там в первый же день? Или даже прямо сейчас, в полете, дуба даст? Значит, надо будет в стране траур объявлять. Народ радуется, у людей праздник, самое время лавры пожинать, а тут на тебе – здрасьте. То есть до свидания. В смысле прощай, наш дорогой Антон Максимович. «Микулов! – Паутов мысленно все больше заводился. – Фамилия простецкая, и манеры такие же».
Он встал и без всякой цели пошел по салону самолета. Хотелось размяться. Где-то он наткнулся на преданный взгляд сидящего у окошка поодаль от общего стола Артема Алексеевича – Артемки, которого Паутов держал при себе в качестве дворецкого или денщика и к которому обращался иной раз как к оракулу, задавая вопросы о будущем, предполагающие односложные ответы – либо да, либо нет. Не было случая, чтобы предсказания Артемки оказались неверными. Однако сейчас президенту не о чем было спрашивать. Может, он был бы и рад спросить, но не знал, о чем именно, ощущения были слишком зыбкими и никак не принимали словесную форму. Паутов нахмурился и отвел взгляд в сторону, давая понять Артему Алексеевичу, что не расположен к общению.
Лайнер уже минут пятнадцать, как начал снижение. Президент еще пару раз прошелся туда-сюда по самолету и остановился у входа в кабину пилотов, рядом с которой, за перегородкой, было установлено необычное пассажирское кресло. Оборудованное двумя ремнями для фиксации бедер сидящего в области паха, и еще двумя, похожими на ремни безопасности в автомобиле, охватывающими тело крест-накрест, это кресло было по сути креслом военных летчиков, но предназначалось для экстренной эвакуации главного пассажира этого салона – президента. После беспрецедентной гибели политической верхушки Польши во время полета в Россию, служба охраны главы государства настояла на установке этого кресла на борту №1, как называли президентский самолет. Конечно, пришлось доработать и фюзеляж лайнера: над спасательным креслом устроили люк, который в экстренной ситуации автоматически отскакивал в сторону за секунду до того, как кресло с президентом должно было покинуть самолет. Кроме того, под сиденьем находились четыре небольших реактивных турбины. Они тоже запускались автоматически, так что даже в случае, если бы привилегированному пассажиру пришлось катапультироваться непосредственно перед падением самолета, у самой земли, то кресло все равно вознесло бы его на высоту не менее двухсот метров, с которой раскрывшийся
Паутов никогда не садился сюда, хотя техники, отвечающие за безопасность полетов, еще до монтажа кресла на борту самолета просили президента попробовать – просто присесть, чтобы определить, точно ли по фигуре подогнана форма сиденья и спинки. Но и тогда, и позже, проходя по салону мимо кресла, президент неизменно игнорировал его, втайне опасаясь накликать беду. Однако сейчас Паутову вдруг захотелось сесть на это место, за перегородку, в необъяснимой надежде, что здесь он наконец поймет причину своих смутных неприятных ощущений.
И действительно, усевшись в спасательное кресло, он смог отстраниться от всего, что мешало и отвлекало от беспристрастных размышлений о последних событиях. Он понял, что отравляло ему радость нежданного успеха. Словно успокоился взбаламученный чьей-то ногой ручей, и теперь сквозь воду изумительной чистоты стали видны камешки и песчинки дна. До Паутова дошла та простая и досадная истина, что он никак не может считать присоединение Белоруссии своей победой. Это была для него чистая случайность. А весь его жизненный опыт подсказывал, что настоящие победы случайными не бывают. Можно найти на полу рубль, сто рублей, даже тысячу, но не миллион. Он не стремился к воплощению этого плана, не боролся за него. Но самое неприятное заключалось не в этом, а в том, что он вдруг осознал, что подобный грандиозный план и не мог прийти ему в голову. Все последние годы он уже был не тем, кем был во времена своего восхождения к верховной власти.
Да, теперь он боялся сделать слишком широкий шаг. Все в его жизни шло по накатанной колее. Так зачем было рисковать? Он не был готов поставить на кон слишком многое и играл по маленькой. А с маленькой ставки солидного куша не сорвешь. На днях он мечтал у окна своего кремлевского кабинета о великих делах и не понимал, что в реальности всем своим нутром не желает ничего великого. Да, сейчас это стало совершенно ясно. Поэтому он и не мог никак придумать, чего бы такого совершить. Ведь несколько лет назад его еще посещали какие-то смелые идеи. Пускай изредка, но появлялись какие-то масштабные замыслы, но он всегда находил предлог, чтобы не воплощать их в жизнь. Едва он начинал серьезно обдумывать такую идею, как сразу у нее возникало множество изъянов, и приходилось признать, что она, хоть и красива, но, к сожалению, абсолютно не осуществима. Либо – осуществима, но не в данный момент, надо подождать и потом уже, когда-нибудь, возможно… Черт, он же просто не решался рискнуть, боялся проиграть, потерять свое положение!
В эту минуту Паутов уже не поручился бы, что раньше он и в самом деле не осознавал всего этого. Но сейчас правда предстала перед ним во всей своей бескомпромиссности. Он считал себя всемогущим, потому что ему удалось занять высшую должность в стране, но он не был всемогущ. Он мог распоряжаться целой страной, но над собой власти не имел.
– Артем, неси водку, выпьем, – сказал Паутов, не оборачиваясь, уверенный в том, что тот где-то поблизости, слышит повеление и выполнит.
Артем Алексеевич и в самом деле явился очень скоро. Но без водки. Он стал молча пристегивать Паутова ремнями к креслу. Орудовал Артем Алексеевич уверенно, он, без сомнений, заранее изучил это кресло, возможно, даже тренировался и знал, как нужно действовать.
– Ты спятил, Артем? – сказал Паутов. – Я тебя об этом просил?
– Надо, Владимир Иванович, – ответил тот. – Летчики сказали, с самолетом что-то неладное. Но вы, главное, не волнуйтесь, это на всякий пожарный. А я сейчас мигом к столу за бутылкой и обратно.
Артема Алексеевича не было с минуту. Паутов посмотрел в иллюминатор, судя по огням и смутным очертаниям внизу, земля была уже совсем недалеко. Президент зачертыхался, взялся было за ремни, чтобы отстегнуть их, но в этот момент самолет пару раз подряд так тряхнуло, что он решил прежде все-таки дождаться Артема и расспросить, насколько серьезна проблема.