Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
Убых очень заинтересовался таким оружием. Доставал алжирца просьбами научить его бросать необычные ножи. Бесил меня, ибо то и дело спешивался, чтобы разыскать улетевший нож. Ему, видите ли, приспичило метать его с коня. Выходило у него пока прескверно.
К тому же он мешал нашим урокам по взаимопониманию. Хотя мы продвигались на пути учения быстрыми темпами. Уже порядка ста слов знали оба назубок. Я проверял. На привалах устраивал учения, максимально приближенные к боевым. Расходились с Бахадуром на довольно приличное расстояние друг от друга. После чего я начинал семафорить ему. Накидывал вразнобой и быстро разные действия. Бахадур оказался на редкость талантливым учеником. Практически, не ошибался. Керантух в эти минуты напоминал
Наши поиски решено было начать с селений у истоков рек, протекавших по убыхской земле. А далее по спирали прочесать частым гребнем ту часть аулов, в которых проживали занимавшиеся работорговлей. То есть, почти каждое селение. Убыхи с рабством давно повенчались. Набеговая система кормила их веками. И неплохо кормила. Жили они куда зажиточнее, чем их соседи медовеевцы.
Это стало понятно, стоило нам попасть в первый аул. Рабов было много. Некий даже переизбыток. Блокада сильно мешала отправлять крупные партии живого товара. Рабы накапливались, зля своих хозяев своей прожорливостью. На самом деле кормили их скудно. Мне довелось наблюдать отвратительные сцены, как несчастные вырывали друг у друга куски еды, которая оставалась после нас. Ее выносили из кунацкой и ставили на землю. Люди бросались к блюдам, расталкивая друг друга.
Среди рабов было много «русских» — тех, кого захватили во время набегов на подконтрольные Империи земли. Казаки, рекруты из внутренних районов России, переселенцы, беглые крепостные и даже казанские и астраханские татары. Религия не имела большого значения. Муллы, коих в горах шастало немало, возмущались неподобающим поведением для мусульман: нельзя держать в рабстве единоверца. Убыхи лишь смеялись в ответ. Набег позволял одеть своих женщин, спасти детей от голода и купить нового коня. Они не считали зазорным выменять у соседей-абадзехов пленников для перепродажи.
Другую группу составляли рабы-черкесы. Это могли быть и крепостные, которых поймали по случаю или во время нападения на кровника, и те, кого захватили в открытом бою, чтобы требовать выкуп. Таких называли не рабами, а «гостями». Хотя вздумай такой «гость» бежать, на него мигом надевали железо.
И дети… Маленькие дети, которых выкрали для продажи. Турки, привозившие столь нужные горцам товары, требовали именно их. Детей мужского пола воровали и для прекращения кровной мести-канлы, а не для превращения в собственность. Мальчика заставляли поцеловать грудь взрослой женщины, вводя таким образом в род. А канла внутри рода была строжайше запрещена. Мальчика возвращали кровникам с богатыми подарками, и все сохраняли честь — и обиженные, и обидчики.
— Таков закон, — говорили они.
Я чувствовал, что мой образ Черкесии, который я себе создал, дал серьезную трещину. Я не мог принять сердцем «закон», по которому один человек мог объявить другого своей собственностью. Рабство омерзительно по своей сути. Пусть нравы здесь царили патриархальные и узники не сталкивались с особой жестокостью, но насилия было не избежать. Особенно женщинам.
Поскольку я расспрашивал про княжну-грузинку, в одном ауле ко мне подвели молодую женщину, не более двадцати лет отроду, но сильно побитую жизнью. Она была похищена еще ребенком из дворянской
Несколько раз ее насиловали другие рабы. Выдали замуж за одного из несчастных. Потом его продали в Турцию, а ее снова выдали замуж за русского солдата, попавшего в плен. Тех, кого можно было использовать на сельхозработах, старались привязать к общине с помощью брака. И эта женщина стала таким якорем, родив новому мужу двоих детей[2].
Их могла ждать страшная участь. Имея над ними полную власть, черкесы продавали в Турцию не только девушек для гаремов, но и мальчиков для бань. А там вовсю практиковалась содомия. Хамам оглани (банный мальчик) или мальчик-теллак должен был прислуживать престарелым развратникам. Бача — мальчики восьми-шестнадцати лет исполняли эротические танцы. Когда они подрастали, превращались в «кучек» — юношей-танцоров в женских одеждах. Когда я думал о принудительной детской проституции, меня трясло от злости. Невольно напрашивалась мысль, что убыхи заслужили свою судьбу за все зло, что они совершили, полностью исчезнув как народ.
— Быть может, мне поискать ваших родственников? — спросил я без особой надежды.
— Что меня ждет в Грузии? Кому я там нужна? Я уже язык стала забывать. А родню и не помню.
Весь ужас был в том, что она окончательно смирилась со своей долей. Я задыхался при мысли, что такая судьба может ожидать мою Тамару. Торопил Керантуха, чтобы успеть за день объехать как можно больше аулов.
Пока след взять не удавалось. Здесь, в горных селениях, ничего не знали про набег в Абхазию месячной давности. Лишь какие-то невнятные слухи. По иронии судьбы я, кажется, выведал возможное место, где держали Торнау. Один убых упомянул кабардинцев, которые в прошлом году увезли русского лазутчика в ближайшие горы в Абадзехии.
Я решил сделать небольшой крюк и поискать новые доказательства. И по невероятному стечению обстоятельств смог лично убедиться в том, что мой «соратный товарищ» удерживается пленником на границе земель убыхов и абадзехов. Впрочем, почему невероятному? Везет тому, кто везет!
Мы поднялись на одну из гор, входящих в повышающийся каскад северного склона Кавказского хребта. Устроили привал. Я подошел к обрыву. Посмотрел вниз.
Вдоль стремительной горной речки бежал человек. Его преследовали трое, быстро нагоняя. Человек остановился. Сунул руку за пазуху. Его преследователи что-то бурно с ним обсудили, окружая.
Он повернулся. Я смог разглядеть его лицо. Кажется, это был Федор Федорович!
Что я мог сделать? Пока мы спустились бы с горы, пленители Торнау его бы увели. И не нам вдвоем с Бахадуром с одним револьвером и десятком железок вступать в бой с опытными бойцами. Как повел бы себя Керантух, я не брался судить. Мог бы и против нас выступить.
Он дернул меня за рукав. Показал вниз рукой.
— Кабарда! — произнес с уважением.
Все понятно: нам он не союзник.
Бахадур внимательно смотрел мне в лицо. Ждал моего решения. Я покачал головой. Миссию по спасению Тамары никто не отменял. Торнау придется подождать. По крайней мере, я теперь представлял, где его держат. Доберусь до штаба Кавказского Отдельного корпуса и выдам весь расклад. Пусть там сами решают, какими силами будут освобождать своего героического офицера.
Мы продолжили свой объезд убыхских аулов. Не везде нас встречали приветливо. Были и такие встречи на дороге, когда приходилось держать руку на револьвере. Но имя князя Берзега, которое озвучивал Керантух, охраняло нас лучше свинца и стали.
Нас останавливали и спрашивали о целях поездки. Керантух что-то сердито выговаривал на убыхском. Бахадур раззявливал рот. После такого представления желание нас задерживать сразу пропадало. Но зная о чрезвычайной агрессивности убыхов, я не исключал и выстрела в спину. Потому все время держался настороже.