Прыжок в ледяное отчаяние

Шахова Анна

— И почти так же хром? — ухмыльнулся Влад.

Он мягко отстранил Наташу, прошел в кухню и сел на табурет.

— Шатова недаром так испугалась вырвавшейся фразы о заточке в печенке. Мой живот изуродован отвратительным рубцом от ранения. Я потом расскажу тебе о чуде, которое спасло меня.

Наташа решительно задрала свой пуловер и расстегнула джинсы.

— Свой свояка, — придвинулась она к Владу.

Ее совершенный плоский живот пересекал уродливый лиловый рубец.

— Гнойный аппендицит. И никаких чудес. Распахали все нутро, чтобы почистить кишки. — И девушка

опустила пуловер.

Влад, схватив Наташину руку, прижался к ней щекой.

— Я просто самовлюбленный щенок.

Наташа погладила его по голове, будто Патрика:

— Это точно…

В одиннадцать часов вечера Влада, вернувшегося домой из Москвы в счастье и истоме, вернул к реальной жизни звонок верещящего Михайлова.

— Этот чертов Мячиков пропал! Его жена, такая же ведьма, как и муженек, угрожает мне! Вы представляете? Она грозит мне за то, что я не довез в целости и сохранности этого мошенника домой. Алкоголик он, видите ли! А как штуку баксов брать, так Боречка уникум-прозорливец! Что?! Вот что мне делать, Владислав?! Самому из окна прыгать?! — Влад услышал, как фоном к воплям Валентина примешивается женский квохчущий голосок.

— Оставь, Аня, оставь! Вы слышите меня, господин Загорайло? — Видно, увещевания жены не оказывали на Михайлова успокаивающего действия.

— Валентин Владимирович, успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Мячиков сам выскочил, как ошпаренный, из квартиры. Пусть жена подождет уж до утра, а потом… обзванивает больницы и морги. Или знаете что? Дайте мне ее телефон! Я представлюсь следователем, и со мной она будет корректней.

— Вот спасибо вам огромное! — успокоился немного Михайлов.

— Я вам эсэмэской вышлю телефон этой Катерины.

— Валентин Владимирович! Что вы в самом деле думаете о словах Мячикова об Олеге?

— Бред! Бред алкоголика! При чем тут Стрижов? Вы когда ушли, я, хоть и безумно нервничал, но позвонил его мамаше, узнал, что он находился в момент Викиной смерти на работе в институте. Но не думайте, что я безоглядно поверил словам этой горгоны: у Стрижова не мать, а вампирша энергетическая, честное слово. — Михайлов вполне обрел духовное равновесие и с удовольствием разглагольствовал о своих следственных подвигах. — Я узнал телефон института. Позвонил на кафедру. У Стрижова семинар проходил с полпервого до двух. Он физически не смог бы примчаться меньше чем за сорок минут до Рубцовской набережной. В общем, ерунда. Полная ерунда. Кстати, по случаю закрытия расследования назовите наконец сумму, которую я вам должен!

— Хорошо! — выдохнул Влад. — Завтра я назову вам сумму, все обсчитав.

— Будьте любезны, — сухо отозвался Валентин и дал отбой.

Загорайло плюхнулся на постель. «Вот это кульбит: расследование закрыто. Потому что сам Валентин разобрался в невиновности Стрижова. Сидя на полу и поглощая валокордин? Неужели все эти истерики — не более чем театр? Чуткая Юлия это уловила и начала подозревать братца. А братец-то, а братец ведь мог и в сговоре с Мячиковым быть! Вот что!» — Влад аж подпрыгнул.

— Юля? — Загорайло бесцеремонно позвонил Шатовой в двенадцатом часу ночи. — Простите

за поздний звонок, но ситуация такова. Мячиков пропал. Телефон его жены, что стоит на ушах, мне Михайлов скинул. Думаю, завтра нужно найти несчастного экстрасенса — кровь из носу. И еще. Валентин Владимирович закрыл, как само собой разумеющееся, следствие. Требует назвать сумму и избавиться наконец от сыщиков, которые, видимо, более не импонируют ему.

— Согласна: подозрительно. Очень.

Несмотря на поздний час, Шатова казалась бодрой и собранной.

— Я вообще думаю, что Мячиков — подставное лицо, нанятое Валентином для спектакля. Только алкоголик переиграл. И перепутал реплики, — констатировал опер.

— Возможно. Очень возможно. Правда, я влезла на сайт канала «Метеорит-ТВ», еще много интересных страничек пролистнула и убедилась, что Мячиков — культовая фигура в этом чародейском бизнесе. Получается так, что лучший из лучших.

— Словом, Юлия Гавриловна, ищем Мячикова, а там как Бог даст. Спокойной ночи!

И коллеги распрощались, удовлетворенные взаимопониманием.

Олег Стрижов пребывал в бессильной ярости. Это чувство вытеснило и боль, и отчаяние, и страх последних дней. Смерть Лизы, ненависть Сверчкова, трагедия с тещей — этого с избытком хватало на инфаркт, психушку, стопку цикуты! Нет! Маловат, видать, крест. Еще мать — несносную, изничтожавшую его с детства претензиями, менторским тоном, лицемерием — тоже надо было терпеть. А к ней в придачу еще и помощницу — племянницу Алену. Непонятно откуда свалившийся экстрасенс с обвинениями вообще выходил за рамки разумного. Все это казалось Стрижову настолько чудовищным, что он даже не слишком переживал. Просто в бешенстве терял остатки драгоценных сил, в которых он нуждался для мирного сосуществования с родными-близкими.

Похоронив жену Лизочку, двадцативосьмилетний кандидат исторических наук, преподаватель столичного вуза и репетитор нескольких абитуриентов, Олег Валерьянович вынужденно согласился на присутствие в своем доме «бабы Инны». Инна Павловна, жалея сына-вдовца, изъявила слезное желание присматривать за четырехлетней внучкой. В подтексте, который Олег привык считывать, сколько себя помнил, содержалось: «Да, я готова броситься на амбразуру. С моим здоровьем, нервами, усталостью я готова вновь героически служить вам! Вам, недостойным, не воздавшим мне и сотой доли той заботы и любви, которой я окружала всех смолоду, с трудовой своей фабричной юности…» Переехав к сыну, Инна Павловна, как хозяйка рачительная, свою квартиру сдала («за сущие копейки, я же такая доброхотка!»).

Беспросветность ситуации стала очевидной полгода назад, когда Стрижов принялся, в качестве духовной терапии, за докторскую. Работа требовала как минимум тишины и сосредоточенности. Хотя бы половины дня благодатного, трудового настроя!

В действительности же день историка выглядел так.

7.00 — Подъем. Приготовление каши для Маргоши, которую надо было и в садик отвести. (Бабушке требовалось отоспаться, чтоб выдержать напряжение дня.) Плач и капризы дочери по дороге, выговор воспитательницы в саду.