Прыжок в ледяное отчаяние

Шахова Анна

— Да вот и врачи талдычат — какие лекарства принимал, да что пил-ел. Ел блинчики и суп куриный. Что сестра дала, то и ел. И не пил я лекарств! Не пил! Кроме нитроглицерина еще днем, в Москве.

— То есть вы не… не пытались… — Влад никак не мог сформулировать свой вопрос потактичнее.

— Да не собирался я на тот свет! Хотя и заманчива для меня эта мысль, признаюсь вам. Но у меня есть внучка и беспомощный зять! Да еще со своей жуткой мамашей. — Сверчков отбросил одеяло и попытался свесить ноги с кровати, но, видимо, из-за слабости, вновь откинулся на подушку.

— После гибели Вики

я считаю Маргошу сиротой. И вообще хотел бы ее взять к себе. — Анатолий Сергеевич положил ладони на лоб, будто отгородился от настырного дознавателя.

— Отец совсем не следит, не ухаживает за ней? — удивился Влад.

— Да что он там может следить?! Он делает вид, что наукой занимается — Средневековье, рыцарские ордена и прочая ерунда. И мечется от одной бабы к другой. — Сверчков досадливо и презрительно отмахнулся. — Смазливый кобелек. Бедная моя Лизонька. — И вдовец, не в силах больше сдерживаться, закрыл лицо ладонями и затрясся в рыданиях.

В этот момент в палату вошел молодой полный мужчина в белом халате и полосатых тапочках.

Испуская свежий табачный дух, он стремительно подошел к кровати Сверчкова и, прихватив запястье пациента пухлой ладошкой, замер, прислушиваясь. Скривив краснощекое лицо, приложил фонендоскоп к груди болящего. Обследовав аппаратом область вокруг сердца, врач обратился комичным фальцетом к Загорайло:

— Вы из полиции?

Получив утвердительный кивок в ответ, попросил Влада следовать за ним к выходу, а пациента предупредил, что сейчас ему поставят очередную капельницу. Остановившись в дверях, покосился на кровать с «вихрастым» и крикнул:

— Власов! Не залеживайтесь! Вам двигаться нужно.

По-видимому, Власов не слишком уважительно относился к советам эскулапа, потому что лишь повыше натянул одеяло на голову.

— Дело скверное, — пожевав пухлые губки, изрек доктор, указывая Владу на банкетку в холле.

— В крови больного обнаружена приличная доза алкалоида аконитина. Пять миллиграммов настойки аконита, которое используют как противоопухолевое средство, неминуемо ведут к летальному исходу.

Сыщик и врач сели. Влад спросил, разглядывая уютные мысы докторских тапочек:

— И если больной утверждает, что не принимал никаких лекарств, значит, ему это лекарство могли добавить в пищу или питье?

— Да. Видимо, — тряхнул алыми щеками доктор. — Только доза оказалась существенно меньше летальной. Иначе его точно не довезли бы.

— А как проявляется действие этого яда?

— Рвота, угнетенное дыхание, затем нарушение сердечного ритма, удушье, коллапс. Смерть! — фривольно махнул ладошкой толстяк. — Ну что ж, пойду дальше работать. Я, собственно, больше никакой информации представить не могу. — Врач кивнул Владу, поднялся с банкетки и тут же включился в разговор с медсестрой, которая громко начала жаловаться доктору на «сволочей из хирургии».

Загорайло вернулся в палату и наткнулся на затылок Анатолия Сергеевича.

— Я устал лежать на спине и правом боку, Владислав. Сейчас опять капельницу притащат, и снова на спину ложись! Так что поговорим уж так. Не возражаете?

— Конечно, конечно. — Загорайло уселся на стул, обращаясь к плечу больного. — Я бы хотел спросить, Анатолий Сергеевич, не приходил

ли кто-нибудь к вам в дом накануне или незадолго до вашей болезни? Может, угощали кого-нибудь. И вообще, что-то необычное — неважно что — не происходило?

Сверчков долго молчал. Потом заговорил тихо:

— Не до встреч мне, Владислав. Я и с сестрой-то почти не говорю. А приходил? Ну, позавчера Олег приезжал минут на десять-пятнадцать. Меня дома не было. Я стараюсь чаще уходить. Лес, храм… — Сверчков усмехнулся. — Будто убегаю от горя, да никак не убегу.

— А что Стрижову нужно было? — напрягся Влад.

— В гараже что-то для машины брал. Это они с Викой автомобилисты. И марка машин одна, а я и не понимаю в этом ничего. Мне на электричке спокойнее и комфортнее.

Теперь надолго задумался оперативник.

Вокруг Сверчкова уже суетилась медсестра, прилаживая капельницу к его руке. Когда она удалилась, Влад спросил:

— Скажите, а что является неизменным в вашем рационе? Вернее, есть ли продукт, который употребляете только вы?

Сверчков поджал губы, покачал головой:

— Да нет. Ничего такого.

— Может, любимый спиртной напиток, варенье, настойка какая-нибудь. Не знаю, фрукт или овощ. Вот манго каждый день — и все!

— Ерунда. Нет ничего, — сморщился досадливо Анатолий Сергеевич. — Я не пью. Фрукты вообще не люблю. Вот чай — другое дело. Пристрастился к «Пуэру». Очень полезная штука. И, на мой вкус, замечательная.

— А сестра Тамара тоже пьет с вами «Пуэр»? — у Влада подпрыгнуло сердце от предчувствия.

— Не-ет. Тамара называет его кипяченым перегноем. Мы с Викой его любили, иногда Олег пил. Валя кофе хлещет. — Сверчков тяжело вздохнул, будто давая понять, что разговор уже становится ему в тягость.

— А как хранится чай?

— Ну как, Владислав, может храниться чай? — раздраженно посмотрел Сверчков на Загорайло. — Был он спрессован в брикете, круглом. Я разломал и положил в металлическую баночку с кружочками. Специальная такая есть у нас для чая. Вы считаете… — сник болящий.

— Чай вы пили вчера вечером, — утвердительно сказал оперативник.

— Я всегда пью чай. Не по одному разу в день.

— Мне нужна, Анатолий Сергеевич, эта баночка с кружочками, — жестко сказал Загорайло.

Танечка потеряла покой и аппетит. Хоть она и хорохорилась перед Сеней Бубновым, что с легкостью выбросит Шашу из головы и сердца, да не очень-то могла совладать с собой. Шатов, оказывается, был необходим ей со своим покоем и непафосностью. И с яростно, кратко прорывающейся страстью. Да! Холеричный Сеня ни в какое сравнение не шел с «пожилым» любовником. Бубнов надоел ей в эти дни амбициозным занудством и интеллектуальными претензиями до зубной боли. Выслушивать рулады о послевкусии прозы Маркеса, поглощая манную кашу, становилось все тоскливее. Она не любила ни манку, ни Маркеса. Вот Шаша умел накупить неправильной, но вкусной еды, вроде чебуреков или пончиков, и развеселить байками из телевизионной и радийной жизни. И всякий раз они несли практический смысл: Земцова с жадностью постигала привычки, законы, характеры персонажей манящего мирка, в котором ей требовалось занять свое, не последнее, место.