Психея
Шрифт:
— Тебе уже легче? — спрашиваю, плечом прижавшись к подруге, которая смотрит на меня, моргая:
— Ты о Тайлере? — шепчет тихо, боясь, что эти два взрослых ребенка способны оторваться от игры и услышать нас. Кажется, в данный момент мы их вовсе не интересуем. Киваю головой, изредка поглядывая в сторону Дилана, который хлопает Пози по плечу, что-то говоря, и тот смеется, начиная кулаком ворошить его волосы. Так Тайлер делал ему раньше.
— Я правда слишком много думаю о нем, мучаюсь от дискомфорта, когда он рядом, но эти ощущения не отталкивают меня от него. Подсознательно понимаю, что он — хороший человек, и ему можно доверять, просто… — Рид покачивается с пятки на носок, мнется, говоря об этом, и я хмурюсь, вдруг шепча, хотя подобное лучше держать в себе:
— Может, он тебе нравится?
Девушка замирает, продолжая смотреть перед собой, и я прикусываю язык, мысленно ругая себя за то, что не умею вовремя остановиться, но мне нужно дать ей хотя бы подсказку, направление, в сторону чего ей стоит двигаться. Рид моргает медленно, дышит тихо. Её молчание затягивается, а задумчивый вид заставляет напрячься сильнее.
— Пойду, принесу нам чай, — говорю, поспешно покидая террасу, и возвращаюсь в коридор, прикрывая за собой дверь осторожно, до щелчка. Оглядываюсь, видя, как Джейн продолжает стоять ровно, не меняя положение. Она задумалась над моими словами?
Вздыхаю, потирая веки, и шагаю по паркету вперед, обратно к кухне. Мне нравится общий интерьер дома, хоть он и в темных тонах, но выглядит все строго, благородно, как любила моя бабушка. Этот особняк чем-то похож на дом семьи Добрев. Семьи. Добрев. Мне до сих пор с трудом верится в то, что моя бабушка прожила несколько веков. Это в голове не укладывается. Невозможно. Но подобное многое объясняет. Моя бабушка научилась жить. За столько лет её взгляды поменялись, поэтому она решила сражаться с Психеей. Она умерла от сердечного приступа. Вот, что сказала мне мать, но правда ли это? Моя бабушка, по словам Марии, только собиралась провести обряд, чтобы разорвать узы между кулоном и Психеей. Кто-то явно знал о её замыслах. Они убили её? Секрет знала лишь бабушка. Только она поняла, как оборвать связь, и что нам делать теперь? Теперь, когда даже Мария заявляет, что скоро Они придут и за ней, ведь она не станет убивать свою жертву. Что нам делать? Скрываться здесь? Им нужна я, носитель, чтобы закончить обряд, получается, пока я не попаду Им в руки, Они ничего не смогут сделать? И сколько времени нам придется торчать здесь? А что, если после смерти Марии, этот дом уже не будет безопасным? Столько вопросов сейчас наваливаются, мешая мне сосредоточиться хотя бы на одном. Это сложно для моего понимания. Шансы узнать, кто следующая жертва, нулевые. Плюс ко всему я ещё узнаю от совершенно чужого для меня человека, что у меня была сестра-близнец. Она была жертвой-взносом. Уверена, Психея заняла её тело, когда она была ещё ребенком. То существо, что мы выпустили из комнаты. Это Психея в теле моей сестры? А та девочка с зашитым ртом — это…
Шепот.
Застываю на месте, резко повернув голову. Шепот слишком тихий, он эхом пронизывает стены, проникает сквозь кожу, забираясь в голову, заполоняя её. Хмурюсь, поднимая взгляд на лестницу, что ведет на второй этаж. Не слышу голосов Карин и Коди, которые разговаривают на кухне, и медленно шагаю к ступенькам, не веря. Мария сказала, что Они не могут пробраться сюда, тогда, кто это? Поднимаюсь наверх, вглядываясь в полумрак, стоящий в коридорах, но он совсем не напрягает меня. Скорее наоборот приветствует, словно я являюсь его неотъемлемой частью. Я — его создание. Шепот, состоящий из детских голосов, настолько знакомых, что на глаза невольно наворачиваются слезы от приятной ностальгии. Приятной? Я сошла с ума? Откуда вдруг во мне рождается эта любовь? Что за резкое чувство родного и близкого? Понятия не имею, как я различаю, откуда именно льется шепот. Быстро дышу, не оглядываясь, и спешу по коридору второго этажа к дальней лестнице, что круто поднимается вверх. Чердак. Сердце в груди больно скачет, когда детский шепот сменяется таким же легким хихиканьем, смехом, и тот не пугает меня, поэтому не бегу прочь, а лишь замедляюсь, осторожно поднимаясь вверх. Никакие тени не мелькают перед глазами, когда ладонью касаюсь ручки двери. К слову, значительно небольшой, словно она не была предназначена для взрослых.
Я точно помню, что была здесь.
Дергаю ручку. Дверь открывается с громким скрипом. Кажется, с потолка полетела пыль. Мария явно не часто заходит сюда, чтобы убраться, а, может, вовсе не подходит к чердаку. Заглядываю внутрь, поражаясь тому беспорядку, что царит в помещении. Сквозь пыльное окно сюда проникает бледный свет, и мне удается разглядеть увидеть старые игрушки, одежду, предметы быта неизвестной давности. Приходится нагнуться, чтобы пройти через дверь. Шепот резко прекращается, и я обеспокоенно оглядываюсь, боясь, что потеряла связь с ними. Но моя тревога резко испаряется. Буквально за мгновение, как мой взгляд натыкается на бледные, неживые лица детей в оборванных обносках, что стоят молча у дальней стены, рядом с грудой Богом забытых вещей. Замираю на пару секунд, после чего всё-таки заставляю себя выпрямиться. Всем телом поворачиваюсь к детям, которые молча смотрят на меня своими стеклянными глазами, словно ждут чего-то. Их лица не изуродованы, поэтому от ужаса мне не хочется закрыть глаза. Наоборот продолжаю поддерживать зрительный контакт, хотя чувствую, как тревога возвращается в тяжелое тело. Дети моргают, не шевелятся. Они не дышат. Им не требуется воздух для жизни. Они мертвы. У меня не хватает смелости сосчитать их, но я уверена, что это воспитанники моей бабушки. Хотя бы их часть точно. Мой взгляд не долго исследует их, ведь там стоит Она. Девочка в белом потрепанном кружевном платье с воротом. Изуродованное лицо с зашитым ртом. Она смотрит на меня, стоя практически в центре кучки детишек, которые не выявляют своего страха перед ней, значит, они её не боятся? И мне не стоит переживать? Её волосы разбросаны по плечам, скрывают часть лица. Я глубоко дышу, проглатывая сомнения, и делаю один шаг вперед, слегка наклонив голову набок, чтобы лучше разглядеть девочку:
— Ты… — шепчу губами, и ребенок слегка наклоняет лицо, сделав такой же короткий шаг в мою сторону. Хмурю брови, сощурив веки. Ещё шаг. Она повторяет. Стоп. Я уверена.
— Ты моя сестра? — проглатываю половину слов, видя, как она пытается пошевелить зашитыми губами, тихо промычав в ответ. Дети продолжают стоять
— Что вы здесь делаете? — вопрос адресован всем: и девочке, и воспитанникам, но отвечаю на него сама. — Вы прячетесь, так? — Мария не просто так упомянула о том, что здесь моя бабушка скрывала детей. — От кого вы прячетесь? — хмурюсь, смотря сестре в глаза, и она мычит, стонет. Воспитанники стоят молча в стороне, продолжая сверлить меня взглядом. — Кого вы боитесь? — поднимаю на них глаза, но ответ вряд ли получу, поэтому ладонью начинаю растирать кожу лица, прикусывая губу от нервов. Если они здесь, значит ли это, что кто-то поджидает нас снаружи? Там, среди деревьев, скрываясь с наших глаз. Обреченно вздыхаю, понимая, что мы сражаемся с тем, что победить нам не под силу. Мы не равны в своих способностях.
Чувствую, как холод касается моей щеки, поэтому поднимаю голову, взглянув на девочку, которая пальцем тыкает мне в щеку. Мои губы дрожат, и она видит это, поэтому ладонью касается их, надавливая, словно заставляет понять, что это будет лишним. Эмоции здесь только усугубят положение. Верно. Мне нельзя их проявлять. Киваю головой, словно у нас с ней состоял здоровый диалог, и немного теряюсь, когда девочка протягивает вторую руку, с усталостью и мучительным изнурением смотрит на меня, отчего в моей груди начинает ныть сердце. Через что ей пришлось пройти? Не знаю, каким образом, но желание мне не удается преодолеть. Трясущимися руками обнимаю хрупкое холодное тело девочки, которая слегка прогибается в спине, когда обнимаю её, прижимая к себе. Ребенок. Она с болью мычит, но эта боль вызвана не нашей близостью. Скорее это стон убитого создания, который не виноват в том, что был слабее меня. На её месте сейчас могла быть я, если бы при рождении оказалась слабой. Судьба не решала это за нас. Это сделали Они. Сделала Психея. Я все детство провела в одиночестве, наблюдая за тем, как дети играли на площадках, не думая звать молчаливую девочку к себе, и от мысли, что у меня могла быть сестра, мои глаза наполняются слезами. Шмыгаю носом, слыша, как так же шмыгает и девочка, которая неосторожными движениями, сжатыми в кулачок ладонями, вытирает темные слезы, громко мыча. Она хочет что-то мне сказать, но не может. Сжимаю веки, крепче обнимая ребенка, словно хочу согреть его, но в следующую секунду чувствую, как в руках становится пусто. Распахиваю глаза, с тревожной растерянностью опуская взгляд. Её нет. Оглядываюсь. Воспитанников нет. Есть только теплая фарфоровая кукла с двумя головами, что лежит на моих коленях. Стеклянные карие глаза смотрят на меня. Моргаю, смахивая с глаз слезы, и киваю головой, дрожащими руками, погладив куклу по волосам. Встаю на ноги, осматриваясь. Не стоит выносить её отсюда. Здесь моя сестра будет в безопасности, так же, как и воспитанники, поэтому подхожу к вещам, что свалены в углу чердака, и сажаю на них куклу, аккуратно укутывая в пыльный плед, чтобы она не замерзла. Пытаюсь улыбнуться ей, вновь глажу по волосам, пропитываясь ещё большей ненавистью к Психее и всему, что с ней связано. К бабушке, которая позволила сделать такое с моей сестрой, со мной, со всеми теми, кто пострадал. Эти три чертовых века она должна была потратить на то, чтобы уничтожить кулон, но нет. Она тянула резину, и вот, во что это вылилось для тех, кто вовсе здесь не при чем. Для Джошуа, который сошел с ума, пытаясь вернуть себе семью путем убийств невинных людей. Только сейчас понимаю, что его история никак не пересекается с историей Психеи. Бабушка просто решила переложить на него эту тяжесть, она даровала ему силу, возможность лишать других жизни. Все убитые дети и взрослые, отец Джейн. Сама Джейн. Она ведь не при чем. Мать Дилана, отец Дилана, Карин, Коди, который так же лишился отца и нормальной жизни по вине «детей». Я чертовски зла за это. Мне охота подойти к бабушке и влепить ей пощечину за все то, что она могла исправить вовремя, но нет. Она тянула эту херову резину. Из-за желания этой Психеи жить вечно страдают и умирают другие. Я так сильно… Так сильно ненавижу себя за то, что являюсь шансом для воскрешения этой ведьмы.
Вытираю красный нос, опухшие веки, сидя на чердаке уже минут пять-десять, и решаю, что пора двигаться. Джейн может волноваться за меня. Черт. Я не прощу себя, если с людьми, которые стали для меня семьей, что-то произойдет. Я не могу позволить.
Возвращаюсь на первый этаж в разбитом состоянии, улыбка не просится на лицо даже при виде Карин и Коди, которые резко отводят от друг друга взгляд, когда я вхожу на кухню, явно прервав нечто «интимное» между ними. Они оба садятся прямо, вновь начав пить свои напитки, но, судя по их лицам, те уже успели остыть, так что на вкус ужасны. Молча подхожу к чайнику, взяв две кружки с полки, и ставлю их на столешницу, шмыгнув носом.
— Всё в порядке? — Карин обращается ко мне, и я заставляю себя говорить:
— Конечно, просто шокирована тем, чем занимаются ребята на улице, — пытаюсь пошутить.
— Все парни — кретины, — ворчит О’Брайен-старшая, и я уверена, что она давится по той причине, что Коди смотрит на неё.
— Это точно, — шепчу, вздохнув, и наливаю кипяток в одну кружку, вдруг задумавшись. Если Психее нужен носитель для того, чтобы воскреснуть, то что, если носителя не станет? Хмурю брови, медленно переводя взгляд на свою ладонь, которой придерживаю кружку.