Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Волк рычит им вслед.
— Тятенька! — различил он отчаянный крик Марьяши. Видит — окружили Тихомира, заставляют отойти от Горыни, спину открыть. Метнулся туда.
Видит — и серый коротколапый пёс тут бьётся. Вот он ухватил дружинника повыше сапога, да так с рычанием на ноге и повис. Завид в другого вцепился, клыками рвёт. Меч над собой углядел, отскочил.
— Волка, волка бейте! — кричат.
— Дать мне меч! — слышно, требует Борис. — Сам с ними расправлюсь!
— Народ! — ревёт Тихомир. —
Да никто и шагу назад не делает.
Едва сунутся дружинники к берегу, лозники их ивняком оплетают, горячий кисель в лица плещет. Ребятня, за столами укрывшись, метает камни, а из озера рыба летит.
— Колдуна, колдуна хватайте, паскуду! — кричит кто-то.
Видит волк — мужики уж едва стоят! Горазду сидеть бы дома, а не в бой идти, вот-вот упадёт, пошатнулся. Дарко его собою прикрыл.
Спешит к ним волк. По пути дружинника сшиб, который шёл на Василия. Тот хотя и с мечом, да едва держит тот меч. Богатырь…
А Горазд уж упал. Дарко над ним стоит, дубину вскинул, едва удар выдержал. Раскололась дубина, сам пошатнулся, а меч уж над ним взлетел.
Волк последним отчаянным рывком взвился в воздух. Успел, собою прикрыл и почуял, как что-то ударило в бок.
А после, когда уж на землю ступил, как огнём обожгло.
Из последних сил только и ушёл от второго удара. Спешит к берегу, да подломились лапы, покатился он по траве. Затянуло глаза пеленой. Видит, двое бегут к нему, да уже всё одно. Ну, нагонят.
Всё вокруг будто затихло и замерло, и кажется ему, что медленно бегут дружинники и что ещё можно уйти, да сил уже нет. Даже не страшно, не горько думать о смерти. Будто устал, да вот уснёт.
Потемнел, померк ясный день, погасло для него солнце. Только одна мысль уколола: глядеть бы этот последний миг Умиле в глаза, голову положить на её колени. Как жалко, как больно стало, что он без того уйдёт!
Тут солнце опять в глаза ударило. Моргнул волк — день всё так же светел, а в глазах оттого темнело, что медведица заслонила его собой. Отбросила она дружинника тяжёлой лапой, на второго пошла, ревёт, тот отступает.
— Умила! — слышно, вопит Добряк. — Доченька!
Скребёт волк лапами по земле, встать пытается. Из раны с кровью сила уходит, да он одно знает: защитить Умилу. Куда на мечи пошла, куда!
Медведица на него оглянулась, а в глазах слёзы стоят. Дружинников погнала, встала над ним, рану его зализывает да стонет, будто плачет. Спиною к битве поворотилась, а ну как подберутся к ней? Страшно волку, да и слова сказать не может, только мордой её толкает: уйди, уйди!
Тут царевич вперёд выбежал. Его укрывали за спинами, от колдуна берегли, да не углядели.
— Матушка, батюшка, что ж вы? — кричит. — Не надобно, остановитеся!
Все и застыли. Царь, уже с мечом в руке, знак подал.
—
Бросились водяницы к царевичу, на защиту встали, шипят, острые зубы скалят, а царевич никого не видит, кроме матери. Тянет руки да зовёт жалобно:
— Матушка! Матушка, я уж так тебя ждав!
Стоит царица, как неживая. И так бледна была, а тут будто ещё сильней побелела. Разомкнула губы, шипит:
— Ты, подменыш, нечисть проклятая! Какая я тебе матушка?
Да так на него и кинулась, заспешила вперёд — никто остановить не успел. По щеке хлестнула. А он и руки не поднял, не защитился, только крупные слёзы из глаз покатились.
— Матушка!.. — шепчет.
Не стерпела Чернава, схватила царицу за плечи, да сама ей оплеуху отвесила, напустилась:
— Да как же ты сына родного не узнала! Нешто не видишь, он не подменыш!
Задрожала царица, растерялась, руки к сердцу прижала, а колдун ей кричит:
— Не верь! Нечисть над тобою смеется. Не верь! Разве твой сын может быть таким? Твой сын другой, ладный, крепкий, я один и могу его вернуть. Ты столько ждала, а теперь отступишься, своими руками его погубишь?
Тут Василий и догадался.
— Он ведь хочет облик его отнять! — кричит. — Снимет проклятие, да и возьмёт его тело, как прежде с богатырём делал.
— Что ты мелешь? — гневно воскликнул колдун.
— Да то и есть! Ты небось ждал, чтобы царевич подрос, ведь не стареешь в чужом обличье. Если дитя расти перестанет, это сразу заметят, а так у тебя годы. А эти-то мать с отцом и не знают сына, и не поймут, что рядом с ними не он!
— Да что его слушать! — вскричал Казимир. — Дайте мне подменыша. Всеслава, ведь ты знаешь, что Рада его помогла подменить…
Да только молчит Всеслава, не спешит ему отвечать, призадумалась. Тут и нянька Ярогнева подоспела.
— Не помогала она! — говорит сурово. — До последнего билась, искала, как проклятие свести. Ты вот расскажи, Всеслава, при всём честном народе, как смерти ей пожелала, как подговорил тебя Казимир. Поведай, как к реке её заманила, как из-за тебя, жизнь свою спасая, Рада водяницею стала!
— Чего? — опешил Тихомир. — Это чё за дела?
Этого, видно, и царь не ждал. Поглядел он на жену, да и сознался:
— Это я окно отворил. Я, Всеславушка. Не она.
Подошёл он к царице, за руки её взял и повинился:
— Жили мы с тобою ладно, а детушек всё нет. Такая тоска, бывает, возьмёт! Сяду на коня да поеду развеять грусть-кручину, тебе на глаза таким показываться не хочу, всех отошлю. Да и встренул чёрта на перепутье, тот мне и говорит: любое твоё желание выполню, если ты взамен исполнишь моё. А меня-то и спрашивать не надобно, дитя загадал.