Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
— Что же, и без иглы одолели? — спросил Завид.
— Да ты дослушай! Ну, будто одолели. Годы идут, а один из богатырей и на день не стареет. Тут второй и смекнул, что вовсе не с побратимом вернулся — это колдун его облик принял и, вишь ты, укрылся у всех под носом. Да, видно, он вдругорядь такого проделать не мог, и как слухи пошли, убёг. Ну, Горыня за ним следом пустился, тут нагнал. Стоит перед сходом, распыжился — я, мол, иглу сыщу, я сыщу! — тут старуха и докумекалась, что тот чёрт, может, Казимиром и был, и знал, что за ним погоня и нож укрыть надобно, вот
Вцепился тут Добряк в бороду, мало клок не вырвал.
— И ведь я про иглу от него слыхал! — кричит. — Отчего ж я не догадался-то!
— Да ведь тут не вдруг догадаешься, — утешил его Завид. — Да отчего ж ты Умилу с Баженой сюда пустил? Кабы не вышло беды…
— Да мне так спокойнее, — говорит Добряк. — Богатыри тут, да я и сам пригляжу… Ну, заболтался с тобой! Дел-то невпроворот.
Вернулись они к трудам, и всё будто ладно шло, да явилась беда, откуда не ждали. Хотели припасов купить, чтобы было чем работников кормить, если народ повалит, а покупать на что? Стали искать кладовика, тут и открылось, что кладовика никакого нет. Василий по всей Перловке бегает да расспрашивает, кто его своими глазами видал, а выходит, что никто.
Вот уж это беда так беда.
Крепко Завид задумался, а там и сказал, чтобы Василий шума не поднимал и другим велел помалкивать. Уж косари на лугу трудятся, они и услышать могут, что кладов ждать нечего, да разнесут слухи, и на Купалу сюда никто не придёт. Кузнеца попросить нужно, чтобы выковал иглы да ножницы, да продать, да купить то, чего не хватает, а что с обещанными кладами делать, после станет ясно. Утро вечера мудренее.
Пошли они к кузнецу, а кузнец-то из дивьих людей. Всё молчит да слушает, ни слова не скажет. Василий ему про иглы да ножницы, а тот молчит.
Завид его разглядывает: сед кузнец, волосы копной, половину лица за ними только и можно разглядеть. Сам от копоти, от сажи чёрен, плечом к косяку прижимается, рука натруженная, крепкая, потемневшая от работы. А взгляд под косматой бровью светел, да один только глаз и видно. Второго у него и нет.
Думает Завид: не тот ли это кузнец, что прежде жил у каменной дороги? Не к нему ли он медведя водил, кольцо снять просил? Будто похож…
Сказали они кузнецу, что хотели, да и разошлись в разные стороны. Завид по лугу бродит, по сторонам глядит, думает: может, самим зелен огонь разжечь да клад под ним спрятать? Только прежде колдун явится, его забороть надобно. Может статься, потом никакого веселья не выйдет…
Видит, Умила с Марьяшей идут, обед работникам несут. За ними серый пёс на коротких лапах поспешает. Марьяша на него покрикивает:
— Ишь, несытый! Я тебя, Волчок, уж накормила, и не гляди, не облизывайся!
Да пёс всё одно на корзину уставился с тайной надеждой, глаза блестят. Повизгивает, хвост ходуном ходит.
Дождался Завид, когда Умила с пустой корзиной назад пойдёт, да и заступил ей дорогу.
— Что же ты, — говорит, — всё стороною меня обходишь? Может, нынче тебе другой люб, припозднился я? Долго тебе меня ждать пришлось, виноват я перед тобой.
Хотел сказать, что не станет
Подхватил он Умилу на руки, к себе прижал. Она корзину выронила, обняла его крепко, сама смеётся:
— Неужто теперь не боишься? Ведь ты меня и коснуться не смел!
А у него, и верно, голова закружилась, будто от купальского зелья, да знает он, что не зелье виновно.
— Голубка моя, — шепчет, — радость моя, краса ненаглядная!
Унёс её в лес, на густые травы, зацеловал. Все ласковые слова, какие знал, вышептал. Она то притихнет в его ладонях белой лебёдушкой, а то сама руками обовьёт, к сердцу прижмёт, чёрными глазами сверкнёт — медведица!
Лежат они на шелковом ковре, высокие травы над ними клонятся, в прорехах дубовой листвы синеет небо. Друг на друга поглядят, улыбнутся, будто в целом свете одни остались. Об ином позабыли.
Пошли у них дальше счастливые дни. Прибудет колдун на Купалу, и как ещё знать, чем кончится, сколько той радости им отмерено. Да сколь ни отмерено, всё же отнять надобно: изготовил кузнец иглы да ножницы, полевица яблоки подрумянила, нужно Завиду ехать да продавать.
В эту пору уж и луг скосили, и корчму у озера ставить взялись. Что ни день, то больше народу, да ещё ребятишки прибились. Завид их взялся расспрашивать — сироты, из милости жили в чужом дому, да таково жили, что решили к нечисти уйти. А все-то из разных деревень.
Здесь они принялись таскать, что худо лежит, да гуся у кикиморы украли и на том попались. Ох она и верещала! Завид не стерпел, заступился, они с Василием и дело ребятишкам подыскали — старый сад расчищать.
С ними Завид и поехал в стольный град на торг. Ребятишки горластые, шустрые, народ зазывать горазды.
— Яблоки сладки, съедите без остатку! — кричит один с телеги. Другие с лотками по рядам бродят, тоже покрикивают:
— Искусной мастерице игла не всякая годится! Для тонкого шитья хороша игла моя!
Это Василий для них выдумал. Бабы, ясно, умиляются, тут же всё и разобрали. Да и яблоки хорошо пошли: рано для этого товара, на всём торгу ни у кого свежих яблок нет. Дивится народ, в охотку берёт.
Завид похаживает да послушивает, о чём на торгу говорят. А разговоры-то опять о нечисти: будто в ночную пору людям всё видятся тени. Ползут, чёрные, по стенам и шепчут: поверили, мол, колдуну, извели домовых да хлевников, погнали банников? Некому вас теперь защитить!
А сами клыкастые, глаза горят…
Да вот намедни корчмарь к столу горшок нёс, а оттуда как пыхнет зелёный огонь! Тоже ведь дело неладное. И Казимир, царёв советник, нынче сделать ничего не может. Небось домовых только и умел погнать, людям теперь беда!
Ходит Завид, усмехается, догадывается, чья это работа. Некогда теперь Казимиру в Перловку заглядывать!
Как всё распродали и купили, что надобно, так и пошли в знакомую корчму, а там и Дарко, и Горазд, и Пчела, даже и Ёрш. Те встрече обрадовались. И корчмарь глядит, подмигивает — ясно, тоже помогал.