Птичья гавань
Шрифт:
Вот бы успеть этим летом. Если я сделаю это до своего пятнадцатилетия, никогда уже мне не сидеть с кислой рожей на втором плане жизни, — вот так я думал. Но возвращаясь к Кузьме, я должен сделать важное признание: он стал для меня одним из самых влиятельных людей в жизни, я видел в нем сильного старшего брата. Я подражал ему, его стилю, а расплачивался своей помощью в учебе и искренней любовью к его рассказам.
* * *
Мероприятие
— Надеюсь, большинство останется учиться дальше. Мы вас ждем.
Меня правда ждали, и директриса, и учителя, даже в шутку грозились не давать аттестат, чтобы остался в школе. Сам я пока не знал, что делать, вроде бы и хотелось уже распрощаться с ними, но у нас в семье было принято получать высшее образование. Десятилетка в школе, ВУЗ, честный труд, пока не сляжешь в гроб, и никаких лишних мыслей. Даже моя родная сестра-бунтарка уже заканчивала институт культуры, сводный же брат учился в КемГУ на матфаке, а сводная сестра поступила в институт пищевой промышленности.
Предполагалось, что я буду изучать литературу (последнее время я втянулся в школьную программу) или математику. Или, может быть, информатику. Мне хотелось бы заниматься информатикой, я был королем в QBasic среди средних классов, даже пытался изучать «Паскаль», до тех пор, пока сводный брат не переехал к своему отцу вместе с персональным компьютером. К сожалению, учителя ИВТ приходили к нам ненадолго, чтобы получить отсрочку от армии, и преподавали спустя рукава. В итоге каждый раз я писал одни и те же простые программы, чуть-чуть улучшая их, заранее получал свою пятерку, и играл на уроках, забывая навыки.
Все уходило на второй план, пока я думал о голых женщинах и плыл по течению. Решения откладывались на потом.
Директрисе и учителям было больше нечего сказать, на сцену вышли ребята из пятых-шестых классов, учительница музыки села за фортепиано, и началась самая ненужная часть мероприятия.
«Когда уйдем со школьного двора», — завыли ребятишки, мне стало стыдно, и я решил покинуть помещение.
На крыльце стоял Кузьма с сигаретой. Он сегодня надел брюки, светлую рубашку с коротким рукавом и галстук.
Зачем он так вырядился, было непонятно, никогда прежде не видел его при таком параде.
— Вот это красавец! — сказал я. — Дай-ка затянуться. Я взял у него сигарету и втянул несколько раз.
— Осторожней, детям столько нельзя, — сказал Кузьма.
— Сегодня буду пить, — пояснил я, — настраиваюсь на саморазрушение.
Голова сразу закружилась.
— Пошли домой, что там делать? — предложил он.
— Может, буханем сразу? Есть деньги?
— Надо переодеться, — ответил Кузьма, — а потом можно и бухануть.
— Прости, — осторожно заметил я и подмигнул, — но ты похож на фраера.
Он быстро хлопнул меня ладошкой по подбородку и поправил:
— На сутенера.
День был
— Зачем? Ты у нас умник, ты и иди.
— Пошли, — говорю я, — потом вместе в универ поступим.
Он закинул бровь так, что она ударилась о его «ежик»:
— Рехнулся, что ли?
— Но тогда ты должен мне один бой, — я даже схватил его за плечо. — Мне надо отыграться. Давай прямо сейчас? Рукопашная без борьбы.
Он скинул мою руку, огляделся по сторонам в недоумении. На стадионе никого не было, солнце пекло уже совсем по-летнему.
— Успеешь еще получить по башке.
— Да ладно, — у меня родилась необоснованная надежда на победу. — Я тебе прощу твой сраный долг, только давай немного побоксируем. Мне кажется, на этот раз тебе хана. Я созрел. Только галстук свой сними.
Ему было лень. Но я знал, что он не сможет устоять, если подобрать нужные слова:
— Ты должен мне сотку, Кузя. Мелкий жулик.
— Ладно, — он бросил свой пакет на молодую травку. — Мне даже галстук не придется снимать. Дрался бы лучше дальше с Кучей, мазохист.
Почему-то я разволновался, как на собственные именины, вот уж сомнительный подарок быть поколоченным. Я прыгал кругами — возбужденная макака. У меня тоже были длинные руки, но я не умел правильно бить. Боролся хорошо, а бить не получалось, если я сильно ударял человека, самому становилось больно. Нужно было избавиться от этого. Я был настырным купальщиком, не умеющим плавать. Кузьма выставил одну ногу вперед, нашел опору, стоял, грозный и бронзовый, толком даже не подняв рук, но это не значило, что он был безопасен. Я подскочил, кинул обманку рядом с его ухом, резко ткнул в бок, срезал лишнее пространство, и по инерции чуть не швырнул Кузьму через бедро, но он неожиданно сильно оттолкнул меня, отскочил, успев щелкнуть по челюсти, и сказал, будто одернул заигравшегося пса:
— Без борьбы.
— Извини, забыл.
Я нанес несколько ударов по его корпусу, вроде бы удачно, а потом Кузьма поймал мою руку, тряхнул меня всего, как куклу, крепко втащил в солнышко и бросил на траву. Я даже пернуть не успел, а он уже запрыгнул ногами мне на спину.
Похоже, он просто лично мне впервые продемонстрировал на что способен.
— Успокоился?
— Нет, — промычал я.
Тогда он уселся на спину, крепко взял меня за шею и сказал:
— А уебать и переспросить?
Я пытался повернуть лицо, чтобы ответить как-нибудь остроумно, но успел только почувствовать дыхание табачного дыма и увидеть фрагмент его верблюжьего лица да кусок галстука, и тут Кузьма ткнул меня рожей в траву, а сам слез. Он верблюд, я — лошадь-ублюдок, — подумал я зачем-то, — и нам не понять друг друга.
Только поднявшись я почувствовал боль в груди и подбородке.
Когда мы подошли к моей калитке, он вдруг достал деньги из кармана брюк и сказал:
— Могу отдать тридцатку. Остальное ты уже получил пиздюлями.