Птичья гавань
Шрифт:
И поехали. Я терся об нее, а ей это нравилось. И спустя много минут все еще терся об нее, ей это сильно нравилось, но она почему-то не позволяла мне засунуть.
— Я надену презерватив, — сказал ей.
— Одевай, но я тебе не дам. Только так можно.
— «Надевай», — поправил я. — И что — мы будем тереться всю ночь, как полоумные?
— Не хочешь — иди на кресло!
Ладно, придется обходным путем.
— Хорошо, ты тут главная. Но ты сможешь так кончить?
— Да. А ты?
— Вряд ли. Но как скажешь. Попробую.
Презерватив я все равно надел, потому что ни на секунду ей не поверил.
«Когда я работал охранником в этом лагере, там был еще парень, медик. Он говорил, что девушки лет до двадцати пяти вообще не испытывают оргазм, а только его имитируют, особенно девственницы. Еще этот парень каждую ночь трахал такую страшную девушку, что я считал его Иисусом Христом».
Так я терся о Юлю, а Костя примостился у меня на плече и нес эту околесицу, хотя я и не знал, как привязать ее к сегодняшнему дню. Но раз Юлечке нравится так, то я решил, что буду так. И тогда почувствовал себя святым дамским угодником. Это было даже интересно. Трешься о клитор и крутишь тампакс, если ты выдержишь этот марафон, тебе дадут согреться в мясистой рукавице. Я впадал в полусон и выпадал из него. Надо работать в предлагаемых обстоятельствах, говорят нам на актерском мастерстве. Я протрезвел и потянулся за неуловимой красотой в темноте комнаты, мой член разбух между нашими двумя животами, и я со стоном кончил в соскообразный клапан, упираясь в Юлин пуп. Голова кружилась от пустоты и свежести, когда вышел на кухню, как в весенней роще выпил воды и выкинул нелепо использованный презерватив в окно — цветок зла, обреченный висеть на дереве.
Я предатель. Ведь совсем недавно, может, неделю назад, мы пили группой пиво в Горсаду. Нас осталось несколько человек. Девчонки сидели на лавочке, я — на корточках — напротив. И тут я увидел, что у Нины (отсюда это было очень хорошо видно) между ног алые разводы. Я заволновался, подошел к Ане Бычковой, отвел ее и жалобно сказал: «У Нины там месячные начались». Аня заботливо отвела Нину, пока я сидел, разговаривал с остальными, и у меня дрожали руки, потом подошла ко мне: «С чего взял?»
«Увидел, но не хочу, чтобы это увидел еще кто-то». И она отвела Нину в туалет, а потом они пришли, и Нина не стала уже садиться, а встала за мной (хорошо, что у нее была длинная куртка) и гладила мои волосы. Ах ты, деточка моя, думал я. А потом Нина рассказывала о своих котах, о всех котах ее жизни. Какое прекрасное слабоумие, я хотел нежно изнасиловать ее рот, говорящий глупости.
Я вернулся с кухни. С Юлей мы опять терлись, но мне этот бред поднадоел. Я все пытался извлечь из нее этот тампакс, и наконец-то вытащил, бросил его радостно на пол. А она разнервничалась. А потом
— И когда я была последний раз у гинеколога, — говорит она, — я вскрикнула от боли. Она спросила: «Как ты с пацанами, тоже кричишь?» Я хотела ей сказать, что мне всегда очень больно, но не сказала.
— Почему не сказала?
— Не знаю.
Мы лежали рядом.
— Я, — говорит, — так давно этого хотела. Но не ожидала, что с тобой. Ты у меня был самым последним вариантом.
— Наверное, трудно найти лояльного к таким проблемам ебаря?
— Трудно.
Я гладил ее по голове. Она рассказала про своего парня, у которого были очень широкие плечи. Как же она его любила, но он не хотел делать все это дело нормально. И она согласилась с ним через боль. И что это было ужасно. Потом про другого парня, у которого не стоял. Она не понимала, в чем дело — в ней или не в ней. Просто не вставал, может быть, от неловкости. Она могла говорить своим голоском бесконечно.
— А со мной ты когда захотела?
— В десятом классе.
— Черт. Ты уже второй человек, который мне говорит о школе. Где вы были тогда? Почему не спасли меня от спермотоксикоза?
— Ты сидел с Дрюпой. И он весь был такой тощий, а у тебя такие плечи. Сидел в своей бежевой толстовке с такими плечами. И я хотела подойти и потрогать. Мне еще очень нравится, чтобы от плеч к талии шел треугольник. Не квадрат, как у Миши, а треугольник, как у тебя.
Она сказала что у меня хорошие, пролетарские руки.
— Пацан должен быть пацаном. Пацан должен колоть дрова, таскать навоз. Пацан должен быть сильным, а не каким-нибудь педиком…
Она еще несколько минут смаковала слово «пацан». Возможно, она была не очень умна, но ведь и я не был особенно умен. А потом вдруг вспомнила что-то и надулась. Но скоро снова заговорила:
— А ты сам помнишь, как ты ко мне относился?
— То есть?
— Ты весь такой был из себя. Умного строил. А еще ты мне сказал, что я долго не найду себе парня, помнишь?
— Ладно, хватит. Я тогда был злой и глупый. И всегда страдал от недоеба. Вернее, от полного отсутствия секса. Я был девственником, сечешь?
Она продолжала жаловаться. Как я смотрел, как пренебрежительно отзывался. И тогда я, пристыженный, сделал ей кунилингус, так старательно, как делал только в первый раз. У меня есть знакомые, которые тебе руку больше не пожмут за то, что ты пилоточник. Так что жест с моей стороны довольно щедрый, не правда ли? Еще я надеялся, что она соизволит отсосать в ответку, но этого не произошло. И вот мы снова вернулись к этим теркам члена о входное отверстие. И вдруг все получилось. Она лежала, сжав ноги, на спине, и получилось. Может, она все это зачем-то выдумала?
— Неужели?
— Что неужели?
— Получилось?
Она засмеялась:
— Ты трешься о мои ноги и упираешься членом в диван. Ты что дожился, Жука, диван от влагалища отличить не можешь?
Меня немного рассмешило, что она назвала меня Жукой.
— Погоди, значит, я не внутри? Ничего не понимаю.
— Да, тебе нужен перекур!
Мы говорили не останавливаясь. И тут я загнал, куда надо. Она взвизгнула от боли и расплакалась от обиды на собственное тело. Пришлось ее успокаивать. Так и скоротали время.