Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
— Друг, знаешь поговорку, — держись к хозяину ближе, а от зубов его собаки подальше? — обернувшись, строго выговорил мне таджик. — Даже не злой пес кусается очень больно!
Это происшествие стало своего рода прелюдией к Фанским горам. Меня давно привлекало озеро Искандеркуль, что означало озеро Александра Македонского. Войско прославленного полководца в давние времена построило крепость в Ходженте, тогда именовавшуюся Александрия Эсхата, внушительные развалины которой возвышаются по сей день на берегу Аму-Дарьи. Само озеро и окрестные горы вызывают у таджиков мистическое
Аквамариновая гладь Искандеркуля заставила задержать дыхание: нежный абрис сиреневых хребтов, поросших темно-зеленым редколесьем арчи, таял в благоухающей вечерней дымке. Стоя на берегу, мы с Виктором погрузились в созерцание. Мягкие очертания горных далей окутывали душу каким-то забытьем. Дантист, чтобы не мешать нам, отошел в сторону и занялся бензиновой походной горелкой. Когда мы подошли к нему, то нас ожидало разочарование: недавно купленная, она ни в какую не хотела работать. Пришлось взяться за это капризное устройство. Бензин бил в бок, обливал лицо и руки, но устойчивого пламени добиться не удалось. Сколько ни прочищал я форсунку, толку не было, а раздражения у всех — хоть отбавляй.
— Ничего не выйдет! Нужно у таджиков примус какой-нибудь попросить! — в конце концов предложил я.
Мы отправились к расположенной в отдалении кибитке. Как ни странно, примус нашелся, и его даже удалось приобрести за небольшую плату.
— А чем знаменито это озеро? — спросил Виктор пожилого таджика.
— О, этот озер сильно знаменит! Каждый ночь конь Искандера выплывает из воды! Совсем живой… Кому можно, тот видит.
Подивившись такому поверью, наша компания вернулась к палатке.
Мы занялись нашим новым примусом, который тоже оказался очень капризным. Ужин прошел в молчании. Луна взошла над горами, отразившись в озерном кристалле мерцающей дорожкой. Лошадь Македонского не выплыла, а сердце, потеряв благодушие, не подчинялось молитве. Виктор кивнул мне, чтобы я прочитал вечернее молитвенное правило. Москвич раздраженно отвернул голову в сторону.
— А ты неверующий? — мой наивный вопрос встретил неожиданное ожесточение.
— Я сознательный атеист и никогда верующим не буду! — отрезал он.
Его озлобленный выпад удивил меня:
— Почем знать? Сколько атеистов уверовало в Бога…
Моя попытка смягчить напряжение не удалась.
— Вот что, Федор, я знаю одно: есть наука, и она все объяснит без вашего Бога! Религия — это просто невежество! — огрызнулся дантист.
— Почему невежество? Святые по благодати могут знать все, что есть на земле и на небе.
— Да что они могут знать? Что происходит на Солнце или хотя бы на Луне?
— Могут, если захотят, и это откроет им Бог!
Спор накалялся.
— Тогда почему же они нам не расскажут об этом? — мой собеседник перешел на крик, злобно сверля меня глазами.
Не удержавшись, я тоже повысил голос:
— Из-за твоей науки уже и так жизни на земле нет! Все, что можно, ученые испортили и продолжают портить!
— А вы инквизицию
— Хватит вам, успокойтесь! Это на вас, наверное, примус так подействовал… — миролюбиво вмешался Виктор в наш спор. — Ну, допустим, инквизицию не мы устроили, а католики. Значит, эти ученые тогда уже всех достали… — поддержал он меня.
Мы с другом сидели молча, закутавшись в спальники, пораженные внезапной злобностью нашего попутчика. Луна закатилась за темную вершину. Пейзаж сразу же стал угрожающим и неприветливым. Больше мы не поднимали тему о Боге: прежней задушевности уже не было.
— Вот в компанию я попал… — буркнул наш спутник и ушел в палатку.
Не выдержав холодного ветра, Виктор ушел вслед за ним. Я постелил полиэтиленовый коврик и улегся на острых мелких камешках скального склона. Над головой вспыхивали и дрожали, словно крупные слезы, ночные созвездия. Ветер нес из ущелья пряный дух горных трав. Молитва, перемежаемая острым чувством боли из-за того, что спор опорочил что-то самое святое в душе, не давала успокоения.
— Так о Боге не говорят, — думал я. — Если Бог — это добро, то и говорить о Нем нужно по-доброму…
Под посвисты разыгравшегося ветра пришло решение никогда не говорить о Боге с запальчивостью. От этого на душе стало легче.
«Даже добрый пес кусается очень больно!» — мелькнула в голове фраза, и я уснул.
Наутро обнаружилось, что под ковриком вода замерзла в лед, застудив мне спину. Взошло яркое, в упор бьющее в лицо солнце и вернуло нам мир и спокойствие. Начались утренние сборы. Встретившись взглядом с москвичом, который вышел из палатки, мы улыбнулись друг другу: от прежнего раздражения не осталось и следа. Рябоватая поверхность озера, бледно-зеленая вблизи и густо-синяя вдали, отражая солнце, резала глаза невероятной насыщенностью цвета.
— Красота-то какая! — Виктор, протерев очки, с изумлением осматривался вокруг.
— Ради этого стоило приехать! — поддержал его дантист.
Радость вернулась в мое сердце: «Боже, достаточно всего лишь изменить отношение к людям — и снова жизнь прекрасна!»
Возвращались мы с Фанских гор друзьями.
Обаяние этого горного края оставило в душе чувство соприкосновения с трогательной и нежной красотой этих сказочных мест и ощущение важности обретенного опыта. Любой разговор о вере должен быть молитвой, а не спором. Много лет спустя, разговорившись с одним опытным гидом, я услышал признание: «Сколько гор по белу свету объездил, а лучше Фанских гор ничего не нашел!» С ним невозможно было не согласиться.
Ранней весной мой друг и я попали в переделку: когда мы спускались с верховий высокогорной долины к Ховалингу, нас неожиданно настиг сильный снежный буран. По пути встретилось разрушенное здание подстанции. Устроившись в тонких спальниках на бетонном полу, мы обнаружили, что холод пробирает до костей. Насобирав немного щепок, я развел слабенький костерок, не дававший особенного тепла. Виктор, порывшись в углу, обрадованно воскликнул:
— Федор, я нашел старые галоши! Теперь будет теплее!