Птицы небесные. 3-4 части
Шрифт:
— Хорошо, договорились.
Расстроившись этим разговором, я вышел из кухни. Состояние уныния навалилось на меня, побудив еще расстроиться из-за того, что не сдержался и позволил себе расстроиться. Молитва словно спряталась в какой-то уголок сердца и стала еле слышной. Иеромонах Ксенофонт с двумя послушниками и трудником скрылись за лесным поворотом. Трудник оглянулся на меня, что-то втолковывая своим спутникам.
— Батюшка Симон, а что насчет моего пострига отец Кирилл сказал?
— Что, что ты говоришь, Аркадий? — не расслышал я, занятый грустными
— Говорю, что отец Кирилл вам благословлял насчет моего пострига?
— Прости что забыл сообщить: батюшка дал свое благословение на пострижение тебя в иноки!
— Слава Богу, а то я уже истомился… — Послушник радостно перекрестился. — Только по поводу документов извините меня! Я тоже сомневаюсь… Может, не стоит с канцелярией связываться? — умоляюще сказал он, крутя пуговицу на подряснике.
— Хорошо, хорошо, — устало согласился я.
— Да, непростая тут у вас жизнь, — подытожил иеромонах Филадельф. — Но зато сразу все стало понятно. Без монашеской дисциплины какое может быть спасение? Одно разгильдяйство! Все-таки монастырь закладывает самый фундамент духовной жизни через послушание. Нет послушания, нет и смирения, как отец Кирилл в проповедях говорит. Само собой оно не появится.
На следующий день после исповеди на литургии мы совершили пострижение послушника Аркадия в иноки с именем Харалампий, в честь священномученика, которого он так любил. Молитвенное пение отца Филадельфа чрезвычайно умилило меня: его негромкий хриповатый голос с приятным тембром настолько был наполнен благоговением, что всей спиной, стоя у престола, я чувствовал его сосредоточенную молитву. После Литургии все братство поздравило сияющего от радости инока. О прошлом споре по поводу экуменизма никто не упоминал.
— Батюшка, на сердце, вот тут, такая радость… — Харалампий показал пальцем на свою грудь. — Благодарю отца Кирилла и вас! Только нужно мне наедине поговорить с вами… Как же мне все-таки вести себя с Евгением? — спросил он, когда мы пошли по лесной тропинке, усыпанной облетающими с деревьев буковыми листьями.
— Ты инок, значит, старший по скиту, когда меня нет.
— Понятно, только от него я все время слышу: «Какой ты старший? Ты же ничего не знаешь! В Москве на кладбище могилы копал!» — Инок скорбно понурился.
— А ты что, правда могилы копал?
Мы присели на пеньки во дворе.
— Копал, разве я вам не рассказывал? Что ж, работа хоть и трудная, но хорошая и зарплата неплохая. Только жена из-за этой работы меня возненавидела. И начались у нас разногласия. Прихожу с работы, супруга не выходит из комнаты. Ладно. Включаю телевизор, сажусь, смотрю футбол. Она подходит молча и переключает на кино. Я снова, тоже молча, включаю футбол. Она — свое кино. Я — футбол. Потом жена бежит на кухню и выбегает с вилкой, я хватаю крышку от кастрюли — сражение по полной! Так и ушел из дома, все ей оставил. Но не печалюсь. С Богом везде хорошо! А теперь еще Бог сподобил стать иноком Харалампием… Как Господь премудро устроил, слов нет… Я все могу
— Хорошо, отец Харалампий, я поговорю с послушником.
А пока мы втроем ушли в горы. За плечами поскрипывали тяжелые станковые рюкзаки. Сильный запах горелой пластмассы от вылезших на тропу белых гусениц, с раскраской под зебру, дурманил голову.
— Ну и вонь же от них! — поразился отец Филадельф.
— Специфика! Обитатели Кавказа — шутил Харалампий. — Осенью все тропы ими заполнены. И откуда они берутся? Приходится терпеть, когда по дебрям идешь в уединение.
На очередном привале у водопада, набравшего силу от осенних дождей, лаврский иеромонах, оглядевшись, сказал:
— Все-таки красота здесь, надо сказать, необычная! Такой я еще нигде не видел… И просторы какие — дух захватывает… В общем, думаю, жить можно.
— А если можно жить, то оставайся! — Иноку явно стал близок этот серьезный вдумчивый парень. Уже возле кельи, когда мы сняли рюкзаки, отец Филадельф, словно продолжая разговор, заметил:
— Что ж, можно и остаться. Только нужно все дела дома закончить: маму поближе к Лавре поселить. Тогда и приеду… — Иеромонах, по-видимому, обдумывал какое-то решение. — Не знаю только, в скиту поселиться или рядом с вами, отец Симон? Здесь просто удивительно все красиво…
Мы остановились, любуясь внушительным видом противоположного склона ущелья. В синем звонком небе плыла вершина Чедыма, по которой наискось срывались полосы дождя, от набежавшего с моря клубящегося облака, подсвеченного заходящим солнцем.
Иеромонах вскоре уехал, радуясь переменам в своей жизни и договорившись со мной, что он будет принят в наш Иверский скит. Осень все больше властвовала в окрестных лесах, разбросав по опушкам рыжие пятна осыпающихся осин. Подгоняемые непогодой, мы спешно готовились к зиме.
— Евгений, нужно переговорить с тобой, — остановил я послушника, который шел к ручью стирать свою одежду.
— Слушаю, батюшка. — Он настороженно замолчал.
— Как у тебя дела с молитвой?
— Молюсь как все.
— А чувствуешь в ней какие-нибудь изменения?
— Нет, ничего не чувствую, словно все окаменело…
— Значит, еще не время. Продолжай покаяние и никогда не оставляй его. А что скажешь о ваших отношениях с иноком Харалампием?
— Да их вообще нет! Ну какой из него начальник? Ничего не знает, а приказывает! — возмущенно высказал свое мнение послушник.
— Евгений, у вас впереди зимовка. Тебе нужно исправиться и смириться. Раз Бог привел вам вместе жить, старайся хранить мир в скиту, — попытался я смягчить противоречия между братьями.
— А я храню. Только Харалампию ничего не докажешь, бесполезно… — Послушник угрюмо замолчал.
— У твоего напарника много хороших качеств, и это главное. Учись видеть в людях лучшее и обещай мне, что потерпишь брата своего. Обещаешь?
Евгений, хмуро смотря в сторону на пасущуюся вдалеке хуторскую лошадь, ответил: