Птицы небесные. 3-4 части
Шрифт:
— Нет, я — великий грешник… Мне до смирения еще далеко! Я и ропщу часто, и других осуждаю… Прости меня, Господи! Вот, имею вопрос к вам, отче!
— Слушаю, отец Харалампий!
— Как других не осуждать? — Оба гостя выжидательно повернулись ко мне.
— Как не осуждать? — Я задумался. Мне вспомнились истории про тбилисского старца. — Лучше расскажу, как делал отец Виталий, Царство ему Небесное! Братья пытались его уловить, может ли он хоть разок кого-нибудь осудить? Идут они вместе из сухумского собора по улице. Навстречу девушки попались с сигаретами во рту. Монахи говорят: «Виталий, видишь, как молодые девчата дымят?» А он им отвечает: «Это Ангелы Божии держат свечечки во рту!»
Матушка Ольга рассказывала еще такой случай: в Сухуми тогда пустынникам худо было. Начальник милиции всех бородачей приказал забирать в участок и сажать на месяц-два или больше. Если они давали деньги, то отпускал, если нет — задерживал. Схватили отца Виталия — и в милицию, а он без денег, да еще больной. Избили его и выкинули на улицу. Приходит к матушке — весь в синяках. Она ужаснулась: «Виталий, кто тебя избил?» А он отвечает и смеется: «Никто меня не избил. Это милиция немного мою физиономию подправила. Да еще поучила уму-разуму: „Смиряйся, Виталий, мало у тебя еще смирения! Не шляйся по улицам, сиди в горах…“».
Эта история всех умилила. Харалампий растрогался:
— Святой человек, воистину святой…
— Его Церковь еще прославит, дай только Бог до этого дожить, — задумчиво произнес я.
Память об этом страннике, подвижнике и замечательном духовнике нахлынула в душу благодарностью к удивительному святому человеку. Он как будто навсегда вошел в мое сердце. После ухода моих друзей начались обильные снегопады. И чем выше росли под окошком кельи снежные сугробы, тем спокойнее становилось на душе: «Господи, наконец-то мы вдвоем… Не нужно ждать ни стука в дверь, ни новостей, ни даже единого слова… Если же говорить, то только с Тобой одним, Иисусе Сладчайший! Хотя уже знаю я, что Тебе милее молчание молящейся души, но что это такое, еще не ведаю я… И тайна эта неведома мне, лишь смутно догадываюсь о ней, однако не желаю придумывать себе пути свидания с Тобою! Ты, Человеколюбие Господи, открой мне Сам дверь ведения того неведомого Бытия Твоего, о котором пишут святые отцы, если есть на это святая воля Твоя!»
Иногда, среди зимней лунной ночи, сверкающей мириадами ледяных искр, я выходил на поляну в снег и стоял неподвижно, не веря своему счастью: молитва обнимала каждое дерево, каждую легкую тучку в небе, лишь слегка закрывающую ослепительно белый диск. Словно волны, исходящие из молящейся души, она достигала молочно-бледных кряжей, морского побережья с милыми сердцу людьми, далекие города, в которых оно словно различало стук каждого бьющегося сердца, заключая в свои объятия континенты и всякую тварь живую. Эта молитва не исключала никого из этой непостижимой всепрощающей любви, дышащей Христом и наполненной Им, единственным Возлюбленным бодрствующего и внимающего Ему сердца…
Вечное всегда пребывает неизменным. Неизменное всегда вечно. Но вечное и неизменное хранятся в Едином и Безымянном Отце. К Нему нас приводишь Ты, Христе, даруя нам второе рождение, ибо Ты есть путь, истина и жизнь. Второе рождение наше — от Духа Божия в живой передаче благодати, благословение Христово от старца к ученику — тайна, скрытая от мира. Воспрянь же от усыпления, дух мой, свободный и беспредельный в благодати. В твоих духовных очах — Божественное разумение, а в руках твоих — вечность, дарованные тебе Отцом Небесным. Вспомни, что ты сильнее мира сего, каким бы могущественным он ни казался, все это коварные ухищрения его предстать великаном, когда он всего лишь ничтожество. Спокойно и величаво, но без адской гордыни и тщеславия, в достоинстве смиренной Божественной благодати, восходи, дух мой, навстречу нетварному солнцу Троического единства.
ОТШЕЛЬНИКИ С БЕТАГИ
Молись же, дух мой, о вселении в нас Отца и Сына и нераздельного от Них Духа Святого, ибо лишь такое Божественное вселение дает нам единственно верное постижение Бога. Носящий в себе всецело Божество, ты станешь навеки носителем Божией вечности. Земля поднимется на цыпочки, дух мой, желая узреть твое второе рождение, и Небеса опустятся на землю, чтобы осиявать запредельным своим светом возрастание и восхождение Твое в горняя. Возлюбленный мой Господь, исполняющий дух мой Небесным светом благодати Твоей и водою живою Божественной любви Твоей, — слава Тебе!
В мартовские оттепели я выходил на солнечный пригрев горного склона, где от обнажившейся от снега земли поднимались дрожащие струи горячего воздуха. Растирая в пальцах первую молодую травинку, какое счастье было вдыхать ее сладкий живительный аромат, наполненный дыханием весенних зорь. И все же понемногу накапливалась усталость от нескончаемых снежных завалов возле кельи, промозглой сырости мартовских дождей, туманов, заползающих в двери и окна, и от дырявых резиновых сапог, в которые постоянно попадал снег во время переходов. Щурясь на полуденный солнечный овал, резко выскакивающий из быстро летящих серых облаков и вновь ныряющий в них, мне хотелось мечтать о теплом климате и менее тяжелой жизни, где не пришлось бы выживать и бороться за нее — но я отгонял эти мечтательные приступы молитвой, отдавая свои скорби стихам.
Снега рыхлели на глазах, небольшими пятнами серея в зелени просыпающихся лесов, и я забывал о перенесенных лишениях, радуясь милому звонкоголосому весеннему раздолью. К празднику Благовещения я спустился в скит. Зимовка у наших насельников прошла благополучно: братья встретили меня как одна душа, настолько они сблизились и притерлись друг к другу. Некоторые новости меня опечалили: поскольку иеромонах перебрался в новую келью на Серебряном хуторе, то мои друзья остались без Причастия.
— Ничего, отец Симон, не печальтесь! Все равно ни с этим батюшкой, ни с его послушником у меня нет контакта… Ничего не выходит! — заявил капитан.
Харалампий промолчал.
— А где сейчас Евгений?
— Он высоко забрался, почти на макушку хребта. Строится теперь. Говорит: «Поставлю келью выше, чем у отца Симона!» Ночует на нашей ореховой поляне, а на ночь уходит наверх. Теперь сидит там, как сыч. Сюда я его не пускаю, — твердо заявил Георгий. Он явно был им недоволен.
— Почему так? — меня удивило его решение.
— Разные мы с ним люди! Как встретимся, я ему одно, он мне другое. Решили полюбовно, что лучше нам меньше общаться! — Послушник в сердцах махнул рукой.