Пуансеттия
Шрифт:
И я все еще жду своего царя.
Руки Магдалены тряслись, пока она медленно и аккуратно складывала работу Маркуса и возвращала ее в карман его брюк.
– Надеюсь, ты получишь хорошую оценку, - мягко сказала она.
– Получу. Я всегда ее получаю.
– Слава Богу они не оценивают личность, - сказала она, и глаза Маркуса вспыхнули, словно оскорбление попало в цель, вместо того чтобы пропустить мимо ушей ее выпад, как он всегда и делал.
– Но...
– Допрос окончен.
Магдалена
– Ты мне наскучил.
– Но вы сказали, что у вас есть новая игрушка, которую надо опробовать.
– Есть. Но ты не нужен мне без рубашки, чтобы протестировать ее.
– Тогда зачем вы заставили меня снять ее?
– Посмотреть, сможешь ли ты раздеться.
Сорен поднял рубашку с пола и с некоторым раздражением и небрежностью натянул ее. Если бы ей пришлось охарактеризовать его выражение - она бы использовала слово «обидчивое».
– Заставить меня раздеться ради Рождественского подарка - не так нормальные люди отмечают Рождество, - сказал он.
– Откуда тебе знать?
– Я пытался провести с вами, Магда, одно приятное Рождество.
– Почему? Ты не милый. Как и я.
– Мне уйти? Позвольте перефразировать. Мне стоит уйти.
Маркус застегнул рубашку по пути к двери. Она встала между ним и дверью и подняла руку, вызывая его сделать еще один шаг. Он остановился.
– Тебе не разрешали уходить, - сказала она.
– Вы называете меня трусом, именно вы сжимаетесь от ужаса, когда видите меня человеком одну единственную секунду. Если вы не хотите знать, что в моем сердце, вы должны прекратить вскрывать его.
– Это был не ужас, Бамби. Это была скука. И ты не получил разрешения уходить, - повторила она. У них слишком часто проходили эти соревнования в силе воли. Если она не победит, он проиграет. Этот мальчик должен научиться проигрывать, или он станет еще более опасным, чем уже есть. Ради его блага и блага всех, кому он когда-нибудь будет пастырем, с кем когда-нибудь будет дружить, или даже любить, он должен хорошо научиться проигрывать.
– Я и не спрашивал разрешения.
– Ты не спрашивал разрешения приходить в мой дом сегодня. Ты не уйдешь, пока я тебе не разрешу.
– Тогда разрешите поскорее, или я уйду без него.
– Ты ведешь себя как ребенок. Нет, не ребенок, а как засранец. Мы с тобой достигли такого прогресса, чтобы ты вернулся к тому надутому дикому маленькому мальчику, которым был, когда мы познакомились. Ты просил помочь тебе стать «хорошим садистом». Это твои слова, не мои. Ты хотел знать, как стать хорошим садистом, засранец? Вот как - не превращай твои извращения в чью-то проблему, и как говорят в твоей стране - ты не можешь всыпать кому-то по первое число, если сам такого не вытерпишь.
Маркус молчал, как казалось, целую неловкую
– «Ты не сломаешься, если немного прогнешься. Ты не должен выигрывать каждую битву. Поражение - форма награждения, и Рождество – время подарков. Подари мне свое подчинение. Подари мне свою покорность. Я вознагражу ее в тысячекратном размере, обещаю».
Но ничего из этого она не могла произнести вслух. Он должен подчиниться свободно, или этот жест будет бесполезен.
– Я останусь, - ответил он.
– Пока вы не скажете мне, что я могу идти.
– Я и хочу, чтобы ты остался. Правда.
– Я хочу свой рождественский подарок, - ответил он.
Это заставило ее улыбнуться. Он говорил так по-юношески.
– Правда? Почему же?
– Вы знаете меня... интимно. С этой стороны лишь несколько людей знают меня. И мне было бы приятно осознавать, что кто-то, кто знает меня, знает, чего я хочу на Рождество.
Магдалена прикоснулась к его лицу и поправила его воротник.
– Хороший мальчик. Но сначала, мы до сих пор не протестировали мою новую игрушку.
– И какую новую игрушку вы намерены опробовать на мне?
– спросил он раздраженно.
– Эту.
– Она отошла в сторону и отодвинула перегородку, разделявшую комнату от большой ниши. Под арочным потолком стоял рояль. Кабинетный рояль, который на прошлой неделе подарил ей ее последний ухажер, бывший эксперт по чему-то там из Венеции. Глаза Маркуса немного округлились при виде рояля. Она любила удивлять этого, обычно непроницаемого, молодого человека.
– Это «Бродвуд»?
– спросил он.
– Да. 1929 год. Джованни подарил его мне, потому что я сказала, что больше никогда его не увижу.
– Зачем вы это сказали?
– Я думала, что смогу выпросить у него рояль. И оказалась права.
– Вы играете?
– Да, - ответила она.
– Почему вы никогда не говорили?
– Нахмурился он на нее.
– Потому что ты никогда не спрашивал. Когда-нибудь ты поймешь, что есть еще люди кроме тебя. Может, однажды, тебе даже понравятся эти люди.
– Сомневаюсь. Можно?
– Я настаиваю.
– Магдалена указала рукой на пуфик у рояля.
– В Святом Игнатии стоял «Бродвуд». В моей школе, не у ее основателя. Понятия не имею, какой именно рояль был у самого Святого Игнатия.
– Ты счастлив, - сказала она, легонько поглаживая его по щеке.
– Ты шутишь только тогда, когда счастлив.
– Я... У меня есть счастливые воспоминания, связанные с игрой на «Бродвуде» в моей школе. Я играл, когда Кингсли впервые увидел меня, когда я увидел его. Он не знал, что я видел его. И до сих пор не знает.
– Он присел на пуфик и закатал рукава. Она забыла, какими могут быть привлекательными мужские предплечья, когда они жилистые и сильные, а к ним прикреплена пара больших скульптурных и невероятно талантливых ладоней.