Пуанта
Шрифт:
— Малыш, вы с бабушкой Марией будете много гулять. Узнаете…
— Мам, я ничего не хочу делать без вас с папой.
— Я знаю. Я тоже когда-то не хотела, но так нужно. С дедой Петей на рыбалку пойдете?
Он вздыхает и смотрит на свою уточку, и тогда я подаюсь вперед, кладу свои руки на его и слегка сжимаю, чтобы он снова на меня посмотрел.
— Родной, я знаю, что ты еще такой маленький, но я уверена: ты сможешь понять. Папа пытался нас защитить и серьезно пострадал, теперь я должна защитить его, понимаешь?
—
— Нет, конечно не будешь, но я должна сосредоточиться на нем. Плохие люди желают нам зла, и если ты будешь рядом, они смогут навредить нашей семье. Мы должны ненадолго расстаться, чтобы потом снова быть вместе.
— Ты обещаешь?
— Да. Мы будем одной семьей, просто нужно немного потерпеть. Ты же мне доверяешь?
— Ты у меня умная. Доверяю.
— Вот и хорошо.
— Но обещай, что ты сводишь меня к нему.
— Хочешь поедем сейчас?
— Да.
Так мы грузимся в машину. Знаю, что возможно это неправильно, возможно так я его травмирую, но Август настолько решительный, собранный и смелый в эту самую секунду, что, кажется, все я делаю правильно. Забавно, но даже когда мы идем по коридору: мне страшно, а ему нет. Сын останавливается напротив двух крупных мужчин, смотрит на них снизу вверх и говорит:
— Я пришел к папе. Дайте пройти.
Я даже усмехнуться не успеваю, узнавая в нем себя, а вот охранники улыбаются и пропускают нас. Твердой походкой Август заходит в палату, но останавливается, не доходя до кровати. Я смотрю сейчас только на него — как меняется его лицо, настроение, чтобы в любой момент быть рядом, но этого не требуется. Он подходит ближе, потом забирается на мое кресло, сжимает его руку и шепчет.
— Он поправится, мам. Он у нас сильный, и он обещал, что меня не бросит. Папа будет в порядке.
Я закрываю лицо руками и снова плачу, правда лишь до момента, как не получаю строгий выговор:
— Не плачь, мам. Он сильный, ты тоже должна быть сильной.
Правда, дорогой. Я должна. Поэтому это был последний раз, когда я плакала в этой палате.
Месяц спустя
Меня будит звонок. Сон и без того нервный, совсем невесомый как будто, поэтому я вскакиваю сразу и снимаю:
— Да?!
Сердце бешено колотится. Мне кажется, что я непременно услышу что-то плохое, но вместо этого Матвей радостно говорит:
— Он пришел в себя!
Дорогу я совсем не помню, но уверена, что быстрее, чем я, в эту больницу еще никто не приезжал. Залетаю, как бешенная, в зал ожидания, и вижу там всю семью в сборе: мои родители, Арнольд, Лекса с Аленой, Матвея и пузатую Лилиану. Но смотрят они на меня как-то странно…слишком странно.
— Что случилось?!
— Эм…
— Что «эм…»?! — передразниваю Лекса, но потом отступаю на шаг и шепчу, — Нет…вы сказали…
— Так! Спокойно! — рычит отец, потом встает и подходит,
Читаю, но смысла не улавливаю, поэтому хмурюсь сильнее. Чтобы дошло — мне требуется, наверно, долгих минут десять, а то, что я чувствую — вполне закономерно.
— Он совсем…
Злость захлёстывает жесткой волной, которая сама несет меня в сторону палаты. Я не слышу и не вижу никого, чуть ли не с ноги выношу дверь, и ору:
— Какого хрена?!
Марина украдкой стирает слезы, смотрит на Макса, а тот отворачивается.
Он реально пришел в себя, а я чувствую дикий коктейль: радость, вместе с ним злость, даже ярость. Не думала, что после всего, он выкинет что-то, что заставит меня снова хотеть его убить, но, кажется, привычки не умирают, даже если мы почти оказываемся на том свете.
— Оставишь нас?
Его сестра кивает, проходит мимо, мимолетно взглянув с таким странным сочувствием, за которое мне хочется ударить и ее. Мы не говорили, кстати. После моих обвинений и всего того, что случилось — ни разу. То ли это слишком сложно, то ли странно, то ли все вместе, а может просто смысла не имеет — я без понятия, и мне плевать сейчас.
— Что это все значит?! — повторяю вопрос, но шепчу, Макс же пристально смотрит на меня, потом тихо отвечает.
— Это документы на развод. Ты читать разучилась?
Такого я уж точно не ожидала. В моем воображении снова все рушится: я ведь эту сцену представляла себе миллион раз, и в ней каждый мы целуемся и радуемся, а не вот это вот все.
— Нет, — грубо отвечаю, захлопнув за собой дверь, — Не разучилась. А ты не оглох во время своей чертовой комы?! Какого хрена?!
— Я все сказал тебе в аэропорту.
— Ты врал.
— Уверена?
— Да. Перед тем, как ты чуть не умер, ты сказал правду.
Макс отворачивается. Он морщится, когда немного шевелится, но отважно молчит — ни слова. Тогда я делаю аккуратный шаг, теряя всю свою злость, и шепчу.
— Прекрати, Макс. Зачем ты это делаешь?
— Просто подпиши чертовы бумаги, Амелия.
— Нет.
— Нет?! — злобно усмехается, а потом повышает голос, — Ты только и мечтала, что о свободе! Я тебе ее даю! Подписывай эту херню и вали отсюда!
— Я сказала — нет!
— Вали отсюда. Я не хочу тебя больше видеть, и быть с тобой не хочу! Все кончено!
— Ах так?! Пошел ты! Ты заставил меня выйти за тебя, теперь будешь терпеть, пока я не решу, что все кончено!
— Кем ты себя возомнила?!
— Твоей чертовой женой, козел!
Градус нарос просто максимально, и мы, не смотря ни на что, снова тяжело дышим и яростно сверлим друг друга взглядом, пока я не стухаю. Смотрю на документ, потом на него, и тихо, рвущимся голосом, спрашиваю: