Пуговица, или серебряные часы с ключиком
Шрифт:
И рубашка и желтый галстук на Рокфеллере уже не имели прежнего вида — все было грязное, мятое.
Иногда они во время своих поездок встречали и человека в старом заплатанном свитере. Однажды — это было на Лертском вокзале в Берлине — они уже взобрались на крышу, когда увидели его. Узнав их, он подал им свой пустой чемодан, а сам влез вслед.
— У нас только немного сетевой нити, — врал Генрих.
На самом деле у них был с собой новый фонарь и две глубокие тарелки, три коробки спичек и пакетик маргарина. Недоверия
В другой раз они узнали, что этот дяденька срезал проволоку с ограды на выгонах. У него были с собой большие кусачки, и он резал проволоку на штифты. Утром, когда он ехал в Берлин, он едва мог поднять свой чемодан. Из этих штифтов он потом делал гвозди.
— Дело стоящее или как? — спросил его Генрих.
— Какое дело?
— Ну, это… с гвоздями.
Дяденька пожал плечами:
— Стоящее, конечно.
— А вы скажите, сколько дает вам один гвоздь? — спросил Генрих. — Окупает он себя?
— Когда-нибудь да окупит, — ответил дяденька.
— А что, разве за них не сразу платят?
— Нет, не сразу.
— Мы поговорим с Боссом. Он сразу бы заплатил, правда, Отвин?
— Мало даст.
— А мы поговорим с ним, пусть как следует заплатит.
Иной раз старый Комарек и ночь напролет при свете фонаря плетет свою сеть. Или стоит посреди комнатки и бережно укладывает большой невод. А мальчонка спит на лежанке. Комарек стоит и думает: что-то снится сейчас малышу?
Светает. Комарек берет сачок и спускается к озеру. Не знает он, как ему быть: то ли разбудить Генриха, то ли дать ему поспать. И каждое утро с ним так: жалко тревожить мальчика! Но он же накануне обещал разбудить его. Старик возвращается и трясет Генриха за плечо, покуда тот не проснется. Теперь они уже вместе выгребают на середину озера. Над водой еще висит утренний туман…
— Дедушка Комарек, Матулла у нас теперь бургомистром.
Но старику нет охоты сейчас думать об этом, он только говорит:
— Матулла, стало быть.
— Говорят, осенью имение будут делить.
— Значит, будут все-таки делить.
— Готлиб рассказывал.
Должно быть, прошедшая ночь была чересчур светла: на перемете оказалось только шесть угрей и два хороших леща.
Случалось, что старый Комарек относил немного рыбы в деревню. Обычно делал он это после наступления темноты. Ходил он к каретнику Штифелькнехту, а как-то отнес две большущие щуки кузнецу. При этом он рассказал мастеру, какой ему нужен якорь. А каретник как-то вечером приволок на спине дверь.
Через неделю еще одну.
Вместе с Генрихом старый Комарек
— Дедушка Комарек, Пувалевски вернулся.
— Кто-кто?
— Пувалевски. Вчера вернулся из плена.
— И что ж он, прямо сюда, в деревню, пришел?
— Вчера в полдень пришел. Теперь у них вся семья в сборе, дедушка Комарек.
Оба сидели и молчали. И оба думали об умершем Бальдуре. И оба думали о том, что хорошо было бы теперь дать Пувалевски парочку жирных угрей. Но ночи сейчас были холодные и ясные, и для Босса они не поймали и двух десятков угрей, а им до зарезу нужно еще два мотка сетевой нити…
— Попадется нам завтра в верше уклейка или поймаем плотвы немного, вот и отнесешь им — пусть варят себе на обед.
Да, что и говорить, поставили они хоть и небольшое, но настоящее рыболовецкое дело. На перемете у них триста пятьдесят поводков! Каждое утро они поднимают из воды две верши и относят их сушить под ольхой. А ставная сеть сушится на балке. Теперь и четырехугольный подъемник готов. Хорошо было бы еще небольшой невод завести.
— Хлопковая нить нужна, Генрих. Ох как нужна! — говорит старый Комарек, и оба они гордятся уже приобретенным.
На следующий день Комарек выходит косить траву под ольхой. Он не крестьянин и как-то неловко размахивает косой. Но им нужно сено — у них лошадь: зима заявится, они потребуют себе Орлика.
— Неплохо у тебя получается, Отвин. Но я бы большой пароход вот тут нарисовал.
— Есть уже пароход.
— Маленький очень.
— Он ведь в воде.
— Все равно я бы его во много раз больше нарисовал.
Лето уже подходит к концу. На ветвях яблоньки висят маленькие кругленькие яблочки.
— Понимаешь, Отвин, маленький он очень, море вот-вот проглотит его.
— Это он так далеко от берега уплыл и совсем один там.
— А мне кажется, он тонет.
— Не знаю, может быть, он и потонет.
— Я не дал бы ему утонуть, Отвин. Я бы его так нарисовал, чтобы он ни за что не утонул…
В воздухе плавают паутинки. Ребята отмахиваются.
— Понимаешь, если он пойдет ко дну, значит, он маленький слишком. Потому его и надо нарисовать большим.
— И большие пароходы тонут.
— Нет, они не так легко тонут, как маленькие.
— Все равно тонут.
— Не так легко, Отвин. Давай нарежем проволоки для дяди в свитере. Я кусачки дедушки Комарека прихватил.
Немного погодя они и впрямь прошли по-над берегом озера, пересекли речушку Губер и поднялись на раутенберговский выгон. Здесь они срезали нижнюю проволоку ограды. Но дело это оказалось нелегким. Все же они несколько дней приходили сюда и резали штифты прямо на месте.