Пуговица, или серебряные часы с ключиком
Шрифт:
— Знаешь, Сабина, что я тебе скажу, — проговорил Генрих, — ты только никому ни слова: испанец вернулся.
— Какой испанец?
— Он в Испании сражался, а сам из нашей деревни, из Пельцкулена. — Генрих сам не знал, зачем он все это говорит девочке. Но ему было приятно, что есть кто-то рядом, кому он может доверить такую важную тайну. — Поклянись, что никому не скажешь!
Сабина поклялась.
Нет, эта школа в Шабернаке не для него! Да и вольная жизнь, должно быть, была ему больше по душе: захотел —
Испанец уже чувствует себя лучше. Он теперь не лежит все время, повернувшись к стенке. Часто разговаривает с мальчонкой. Расспрашивает, как и что в деревне.
А однажды попросил дать ему мандолину. Неужели он на мандолине умеет играть?
Испанец дернул одну струну, другую, настроил и тихо запел глуховатым голосом:
— «Небо Испании распростерло звездный шатер над окопами…»
Кое-что теперь напоминало Генриху то время, когда они спорили с Николаем. Он восхищался испанцем, и был ли тот генералом или нет, ему уже было все равно.
— Меня спросить, я бы всех капиталистов на земле расстрелял!
— Лихо это ты! — сказал испанец.
— Сперва, конечно, феодалистов, а потом капиталистов.
А старый Комарек с каждым днем делался молчаливей.
Сидит над своей сетью и редко когда слово вымолвит. Но Генрих ничего не замечает — так он увлечен испанцем.
Но как-то рано утром Комарек задумал одно дельце. Взял большой моток донной сети и вырезал из нее кусок. Даже жалко ему стало этого испанца — ему же нечего противопоставить этой затее! Потом дед сходил в лес и принес целую охапку прутьев. Он и строгал, и резал, и чистил, покуда не свернул несколько обручей.
Это он для Генриха вершу мастерил. «Придет день, — думал он, — ветер переменится, все растает… А уж летом мы от зари до зари с ним на озере, и он — с этой вершей, и все у нас будет опять так, как было до прихода этого испанца треклятого! Надо ж ему было у нас слечь! Слава богу, до весны недалеко…»
Установив вершу посреди комнаты, он натянул обручи.
— Ну как, нравится тебе? — спросил он.
Генрих стоит, смотрит и только диву дается — такая ладная, длинная и узкая верша получилась!
— Что ж, пусть, стало быть, твоя будет, — сказал старый Комарек.
Снег сверкает, скрипит под ногами, фрау Кирш перебирается в рыбачий домик. Генрих завернул все вещи в попону и тащит их на плече за фрау Кирш. А у нее в руках сверток с ребеночком. Дедушка Комарек столько березовых поленьев заложил в плиту, что все конфорки раскалились докрасна.
Мальчонка всю дорогу не закрывает рта.
— Теперь мы будем как настоящая семья, — говорит он.
Два дня они обсуждали переезд фрау Кирш. Потом сходили в лес, принесли
— Понимаете, фрау Кирш, — говорит Генрих, — сначала он сражался против фашистов. Но их, этих фашистов, было больше.
Без конца испанец да испанец!
— А потом он поехал во Францию. Во Франции его в плен взяли. Когда фашисты пришли во Францию, он опять сражался против них. Но сейчас ему уже лучше. Это от супа рыбного, фрау Кирш, он его любит.
Вот и домик рыбака — совсем его снегом занесло. И озеро рядом. Помпа укутана соломой, а стежка к ней — свежевыметена.
Теперь и днем топилась плита. Они сидели у себя в комнате и слышали, как фрау Кирш напевает на кухне. Открылась дверь, она позвала:
— Все за стол!
Комарек воткнул иглу в сеть, испанец поднялся со своей лежанки.
До чего у них все изменилось! Испанец и тот иногда улыбается. Передавая друг другу кастрюлю, они говорят «спасибо» и «пожалуйста». Правда, испанец быстро устает и сразу после обеда уходит к своей лежанке.
Окна так и сверкают, и пол выскоблен до белизны!
Старому Комареку все это кажется чересчур. Моток сети всегда висел посреди комнаты, а теперь вот надо прибить гвоздь в сторонке и там его вешать. Все будто заразились любовью к порядку. Генрих уже давно Орлика не чистил. Теперь берет скребницу и давай его скрести. Старый Комарек долго рассматривает каморку по соседству с большой комнатой. Что и говорить, половицы там все на месте. И он, взяв с собой мешочек рыбы, отправился в деревню. Вернулся оттуда с печуркой на спине.
Сама фрау Кирш не надивится их стараниям. Снова Комарек идет в деревню и просит Штифелькнехта сколотить оконную раму, а кстати и колыбельку для малышки.
Иногда фрау Кирш теперь опять ходит в своем красном платочке. Вот она разогрела суп и подает испанцу…
Поначалу они конфузились оттого, что фрау Кирш сидела с ними. Недавно она распустила зеленую кофточку и стала вязать широкую шаль.
Забежит мальчонка на кухню, стоит и смотрит, как фрау Кирш пеленает ребеночка. А ручки какие маленькие! И ножки тоже! Да и то сказать — совсем ведь дитя еще. Зовут они малышку — Марикен, хотя полное ее имя Марианна.
По вечерам фрау Кирш заходит к ним, и они все вместе сидят за столом и беседуют с испанцем. Генрих заводит граммофон и ставит пластинку «Когда воскресным вечером в трактире музыка играет». Хорошее тогда у всех настроение. Испанец свежевыбрит и сидит, подобрав колени. Фрау Кирш устроилась у самых дверей — она вяжет зеленую шаль. Время от времени, отложив вязанье, она выходит поглядеть на свою Марикен.
А старик все плетет и плетет, но при этом жадно ловит, каждое слово. Сам за весь вечер не скажет ни одного. Но он присматривается и к тому, как ведет себя мальчишка. И думает: так громко Генрих никогда раньше не смеялся!