Пуговицы
Шрифт:
— К чему эти вопросы?
— Я подумала, может, у него есть деньги? — Яна смотрела по-доброму.
Лицо у неё было очень гладкое, чистое, а кожа такая нежная, что её хотелось потрогать. И зубы красивые. Ровные и белые. Мне она нравилась. Но главное, я вдруг начала её понимать.
Похоже, она действительно была на моей стороне. Когда человек ищет вполне понятную выгоду, когда не нужно гадать, чего он от тебя хочет и что за этим скрывается, становится легко и просто. Это порядок и логика. Никаких
Такому человеку можно доверять.
Томаш говорил о Надиных деньгах. Если эта Яна и в самом деле могла меня вытащить отсюда, я бы, не раздумывая, согласилась уехать с ним в Питер.
— Может и есть.
— Как здорово! — обрадовалась она. — Я знала, что мы с тобой договоримся.
Я приподнялась на локтях.
— Только мне понадобится телефон. Мобильник. Со связью.
Она запустила руку в карман халата, вытащила айфон и протянула мне.
— Пусть приезжает завтра и привозит сто тысяч. Я встречусь с ним на крыльце. Сама подойду. Про меня ничего не говори. Пусть привозит деньги и ждёт. После, через день или два, мы с сестрой выведем тебя отсюда.
— Сто тысяч? Это же очень много.
— Это мало. Нам просто они срочно нужны. Скажи ещё спасибо, что имеешь дело со мной, сестра бы двести просила.
— В какое время ему приезжать?
— Внизу есть часы. Пускай это будет двенадцать.
Я взяла у неё трубку и в полном отупении уставилась на экран. Конечно же, я не помнила номер Томаша, я и не знала его никогда. Единственный телефон, который, как оказалось, застрял у меня в памяти по каким-то непонятным причинам, был телефон Бэзила.
— Ну, ты чего? Давай. А то вдруг Наташа придёт. Она знаешь, какая стерва? Больше меня к тебе не пустит.
Яне пояснять я ничего не стала, испугалась, что передумает. Набрала Бэзилу. Хоть какая-то связь с внешним миром.
— Вася, привет, — затараторила я, как только услышала его голос. — У меня огромные. Ужасные проблемы. Ты мне должен помочь. Позвони, пожалуйста, Томашу. Пусть привезет сто тысяч завтра в Пуговицы. К двенадцати у входа. Запомнил?
— Чё? — Бэзил будто только проснулся.
— Сто тысяч. Томаш. Пуговицы. Завтра в двенадцать.
— Ты откуда звонишь?
— Умоляю, это вопрос жизни и смерти. Если не сделаешь, больше никогда меня не увидишь.
— А что деньги Томаша как-то лучше моих? У меня типа брать некрасиво, а у него можно?
— Он мой парень.
— А я по типу никто?
— Пожалуйста. Сейчас не до обид. Передашь ему?
Услышать ответ я не успела, Яна выхватила у меня телефон и, быстро сунув в карман, вскочила. Дверь щёлкнула. В комнату решительным шагом вошла Наташа.
— Опять болтаешь? — прикрикнула она на Яну. — Сколько раз тебя предупреждать? Вы тут на испытательном сроке, помнишь?
— Да
Глаза её были устремлены в пол, но на губах блуждала насмешливая улыбка.
— Ну, как ты? — обратилась Наташа ко мне.
— Нормально, — протянула я нарочно вяло. — Отрицание, торг и гнев позади. Сейчас депрессия.
Наташа по-доброму усмехнулась, взяла меня за руку, пощупала пульс, потрогала лоб.
— Если так пойдет, через пару дней выпущу тебя к людям.
— Мне и тут хорошо, — я окинула её безразличным взглядом.
Она одобрительно покачала головой и они обе ушли, а я распласталась на кровати, глядя на пуговичный плафон, и со всей ясностью поняла, что просто так сдаваться не собираюсь. Похоже, Наташу я обманула. То было только начало отрицания, а всё, что предшествовало ему, следовало назвать стадией осознания.
Глава 28
Такой, как я, пропасть легко. Кому я нужна? Кто обо мне думает? Волнуется? Ждёт? Сегодня есть человек, а завтра его нет. Ничего не меняется.
Как засыхающая ёлочка, как забытый хомяк, как оторванная пуговица. Никчёмная, бессмысленная, не заслуживающая любви или сочувствия. Не успевшая повзрослеть, не имеющая никакой особой важности, денег или хотя бы внятных планов на будущее.
Кто я? Где я? Зачем?
Но жизнь — это воля: стремление выжить любой ценой (чёртовы книжки Яги). Неосознанное стремление, природное. Как прорастают в щелях потрескавшегося бетона одуванчики. Жизнь ради самой жизни в любом её проявлении.
Может, я и не любила саму себя и всё, что вокруг, тоже. Но саму жизнь я точно любила. Пожалуй, это было единственное, что я любила по-настоящему.
Я любила картошку фри, аромат Лизиных духов, жаркие поцелуи Томаша, сухие ботинки, горячую воду, хорошие сны, тишину, дружеские потасовки с Бэзилом, ожидание Нового года, танцы, игры и смех. Больше всего я любила смех. И вообще радость. Потому что если была радость, то это означало, что всё хорошо. Как давным-давно в детстве.
— Сестра сказала, что ты согласилась на сделку, — голос раздался так внезапно, что я сначала села и только потом открыла глаза.
Девушка с голубыми волосами стояла посреди комнаты, словно материализовалась из ниоткуда. Я не слышала, как она вошла, хотя совершенно точно не спала.
— Тогда не буду тебя колоть. А то вдруг уедёшь раньше времени, — она покрутила у виска. — Денег Яна объявила мало, но уговор есть уговор.
— Мой друг их завтра привезёт.
Эта сестра была точной копией Яны, только строже и резче. Приглядевшись, я прочла на бейдже её имя. Аня.
Она направилась к выходу, потом обернулась.