Пуговицы
Шрифт:
Надя придумала себе семью, как играют в это в Пуговицах. И верила в неё настолько сильно, что эта фантазия уже выходила за рамки допустимого. Но отчасти я её понимал и жалел. Она помогала нам, и кроме любви взамен ничего не просила.
Вот поэтому она так взъелась на тебя. Испугалась, что ты отнимешь её мир и мечты. Это страшно, когда у тебя отнимают мечты. Человек тогда способен на что угодно.
— Почему ты её защищаешь?
— Я не защищаю, лишь предлагаю взглянуть со стороны, в которой нет виноватых.
Мы въехали в Москву. За окнами замаячили огни высоких светящиеся зданий.
— Иногда
— Хочешь знать, что я делал вчера?
— Ну.
— Мы с Дашей ходили в ТЦ покупать для тебя подарок на Новый год.
— Правда?
— Вот почему я не объяснил, что это были за дела, но я ни слова не говорил про работу. Даша хочет, чтобы ты тридцать первого пришла к нам и мы отмечали его вместе. С мандаринами и оливье. Это она так сказала. Просто знает, что мама всегда заставляла меня его делать.
Дыхание перехватило. Я хотела что-то сказать, но задыхалась.
Странное чувство. Одновременно и благодарность, и злость. Злость на саму себя и полнейшее неприятие того, что всё это может происходить со мной.
То, что должно было принести радость, утешить, вдруг отдалось под рёбрами острой болью. Как если бы долгие годы в моём теле сидела пуля, и тут вдруг появился хирург, пожелавший из самых лучших побуждений извлечь её.
— Почему ты плачешь? — Томаш неожиданно перепугался.
У него было такое лицо, как будто он меня ударил, но сам не понимает, как так получилось.
— Я не могу прийти к вам. У меня Кощей. Ну, куда я его оставлю? В Новый год.
— Вы раньше всегда семьёй отмечали?
— Нет. Они с Ягой. Я к ребятам ходила… А теперь не могу.
— Ну, не расстраивайся, придумаем что-нибудь. Он же не всю ночь будет сидеть… Я могу прийти за тобой.
— Нет! Не надо. Ты не понимаешь!
— Не понимаю.
— Ну, зачем бы всё это говоришь и предлагаешь? И подарок зачем? Мы с тобой всего полтора месяца общаемся. И я… Я не знаю, куда от тебя деться. Пока тебя не было, пока ты не пришёл к нам и не начал свою подлую игру, всё было хорошо. А теперь… Теперь ты говоришь, что я параноик. Хотя ко мне на самом деле кто-то приходил ночью. Я не хочу всего этого. Я хочу обратно в свою спокойную, безалаберную жизнь, где я сама всё решаю. Где нет всего этого безумия и хаоса. Где нет этой идиотской любви, и где мне нет никакого дела, врут мне или нет, где мне пофиг, вру ли я. Где нет никаких отношений, где нет зависимости и паранойи тоже нет, потому что доверие — это сбой. Доверие — это противоестественное признание собственной беззащитности. Собаки, выражают своё доверие, ложась на спину и открывая горло и живот. Показывая свою беззащитность,
Договорить он мне не дал. Может быть, если бы я отдавала себе отчёт в происходящем, мне было бы стыдно оттого, что мы находимся в автобусе, что вокруг много людей и все смотрят на нас, и на то, как мы, вцепившись друг в друга, не справляемся с чувствами.
Но в тот момент для меня не было ни людей, ни автобуса, ни разума. Один сплошной дестрой, без законов и правил, жаркий и неистовый. Хаос чистой воды, в котором жажда получить любовь и быть любимым была сильнее стремления обладать или получать удовольствие.
Мы уехали в другой конец автобусного маршрута почти до самой последней остановки. Голова гудела, уши закладывало, сердце выскакивало. Очнулись только потому, что один единственный пассажир на весь салон что-то громко кричал на азиатском в трубку телефона.
Выскочили на следующей же остановке в каком-то промышленном микрорайоне. Я чувствовала головокружение и тошноту, как от похмелья, Томаш, тщательно застегиваясь, тяжело дышал.
— Вот мы дали, — рассмеялся он.
Я посмотрела на часы. Семь сорок. Влажное лицо и губы тут же закусал колючий ветер.
— Ты меня сводишь с ума, — укоризненно сказал он. — Можешь пообещать, что после того, как я скажу тебе кое-что, это останется между нами и ты никогда никому об этом не расскажешь?
Я кивнула.
— У меня есть деньги. Надины. Много. Которые она копила на квартиру и поддельные паспорта. Я собираюсь летом, когда сдадим ЕГЭ и со школой всё закончится, уехать отсюда. Куда-нибудь в другой город. Наверное, в Питер. Оформим нам с Дашей новые документы, чтобы Марк нас не нашёл, купим квартиру, я поступлю в универ, найду работу и станем жить нормальной жизнью. Как обычные люди. Хочешь поехать с нами? Насовсем.
— Значит, это правда? Насчёт старика и Корсакова?
— Да, какая разница?! К нам это не имеет никакого отношения. Это Надина история и мне всё равно, где она их взяла.
Наймём Даше репетиторов, чтобы в школу не пришлось ходить и разыгрывать спектакль с родителями. Если есть деньги, можно не ходить в школу. В Питере очень здорово. Мы с мамой часто ездили туда, ещё до рождения Дашки. Там есть такие дома, где можно из окна выйти прямо на крышу. Это город крыш, мостов и ветра. Я хочу трёхметровые потолки, огромные окна и кровать на полу.
— В Питере всё время сыро и холодно.
— Тебе сейчас холодно?
— Сейчас нет.
— Это потому, что ты со мной. И там тоже не будет. Только до этого времени нужно постараться сделать так, чтобы больше ничего не происходило и не случалось. Чтобы всё шло тихо, спокойно. Чтобы все были довольны, и никто на нас внимания не обращал. А потом, потом… Потом будем жить как захотим.
— Я не знаю, как я захочу. Мне и здесь-то всё непонятно.
— Не переживай, разберёмся. В новом месте всё будет по-другому. Я тебе обещаю. Поступишь куда-нибудь, будешь учиться на экскурсовода или фотографа, или устроишься работать в магазинчик свежей выпечки недалеко от дома. Там всегда жарко и еда есть. Будешь приносить нам пончики и ватрушки.