Пунктирная линия (журнальный вариант)

Высоцкий Сергей Александрович

— Имеете такое право, — согласился Корнилов, уже предчувствуя, что сейчас услышит от Гаранина всю правду. — Но в том случае, когда речь идет о преступлении, свидетелем которого является гражданин, он обязан давать показания.

— Значит, я сейчас даю показания?

— Нет, Тихон Владимирович, мы с вами просто беседуем. Вот капитан Филин проводил предварительное расследование, и по поручению следователя прокуратуры официально допрашивал вас. И, судя по всему, превысил свои полномочия.

— Может, и не превысил! — сказал Гаранин. Вид у него

был крайне озабоченный. — Вы меня простите — у меня плохая память на имена...

— Игорь Васильевич...

— Игорь Васильевич, я могу говорить с вами конфиденциально? Нет, нет, вы не подумайте плохого — никакого преступления я не совершал и ничего подозрительного в ту ночь не видел. Так что я даже не свидетель. Мое хождение по карнизу — дело сугубо личное. Но я хотел бы... — Его уши из малиновых превратились в багровые. — Я хотел бы, чтобы о причине хождения не знали в институте.

— Если это действительно личное дело... — осторожно сказал Корнилов.

— Действительно, действительно! — закивал заместитель директора. — Слово даю! Так вот... — начал он и неожиданно замолк. — А капитану вашему не скажете?

— Скажу, — Корнилов начал сердиться. Разговор принимал какой-то комический оборот.

— Понимаю, — согласился Гаранин. — Капитан ведет расследование. Но пусть уж он не выдаст меня, а? — Заместитель директора вздохнул и решился: — Ко мне вчера товарищ приехал. Из Сибири. Мы с ним в горном институте учились. Приехал без предупреждения, поздно вечером. Еда кой-какая у меня была, а с выпивкой — труба. Ни грамма. А на работе, в сейфе, бутылка коньяка с незапамятных времен осталась. Ну вот...

Он посмотрел на Корнилова наивными глазами. Слишком наивными, чтобы им верить.

— А почему вы не вошли в дверь? Кабинет-то ваш!

— Дурацкая история. Сломался замок. Я месяц напоминал завхозу, чтобы поставил новый. Месяц! — вспоминая о сломанном замке, Гаранин просто кипел от ярости, и Корнилов почувствовал, что ярость у него не показная. Неисполнительность завхоза допекла его всерьез. — И надо же! Когда пришел за коньяком — в дверях стоял новый замок!

— И не страшно было идти по карнизу?

— Страшно! Но не уходить же с пустыми руками!

— А почему вы так боитесь огласки, Тихон Владимирович?

— Вы что, не понимаете? Замдиректора лезет в окно за коньяком! В другие-то времена коллеги посмеялись бы, и все. В геологических партиях легенды бы ходили! А теперь? Да я еще и председатель районного комитета трезвости.

— Да-a. Ситуация, — сочувственно сказал Корнилов. — Но из общества-то трезвости я бы на вашем месте вышел. Раз употребляете. Неудобно как-то. Раздвоение личности!

— Неудобно, — согласился Гаранин. — Да ведь заставили. Вызвали в райком, поинтересовались здоровьем. А меня полгода назад инфаркт хватил. Они потому меня и вызвали. Говорят: «Вы после такой тяжелой болезни, конечно, капли в рот не берете? Вам и карты в руки — будете председателем общества трезвости». Это, дескать, и вам полезно. Как ни отнекивался — дожали.

Провожая

Гаранина до дверей, Игорь Васильевич спросил:

— А у вас в институте ночью кто-нибудь дежурит?

— Нет. Когда мы сокращение штатов проводили, перво-наперво четыре единицы — ночных дежурных — сократили, нечего у нас караулить...

20

Узнав, по какой причине замдиректора ходил по карнизу, Филин рассмеялся:

— Вот это похоже на правду! А то схватил со стола первую попавшуюся папку и сунул мне. Так я и поверил, что ему ночью эти сейсмические данные понадобились! — и добавил с ноткой ревности: — Быстро он вам все выложил, товарищ полковник...

— Это, капитан, он не мне выложил. Кабинету.

Филин посмотрел на Корнилова с недоумением.

— Что ж тут непонятного!? Ты с ним разговаривал в его кабинете. Там он хозяин. Сила. А привезли в эти казенные стены — заместитель директора и сник. У нас только рецидивист уверенно держится. А честный человек может и напугаться. Тихон Владимирович даже жаловаться на тебя не стал.

«Вот еще один подозреваемый отпал», — подумал Игорь Васильевич. С того дня, как Романычев подошел к нему в зале Дома культуры, прошла всего неделя, а полковнику казалось, что минула целая вечность. Он засыпал и просыпался с мыслью о том, какие еще неожиданности всплывут в этом расползающемся, как перестоявшееся тесто, деле. Смерть Капитона Григорьевича, погром в его квартире, подозрение, павшее на Дмитрия Бабушкина, покушение на Лежнева... В каком горячечном мозгу могла зародиться мысль об убийстве с одной-единственной целью — скрыть преступление, погашенное сроком давности?

Помощник прокурора Кулешов, любивший щеголять своей эрудицией, сказал Игорю Васильевичу: «Неадекватные действия. Психически здоровый человек никогда не пойдет на это». Может быть, он и прав. А если этот человек владеет большими ценностями, награбленными в годы блокады? Сохранит ли он самообладание, когда эти ценности окажутся под угрозой?

«Лежнев начал собирать материалы для очерка, героев которого уже нет на этом свете, — рассуждал Корнилов. — Казалось бы, что может быть безобиднее? А его попытались убить. Кто? Мертвецы не стреляют».

Что сумел разузнать журналист за сутки, прошедшие с того момента, как он познакомился с делом? С чего он начал? С поиска родственников Климачева и Полякова? Что могут они рассказать о прошлом этих людей, даже если захотят?

«Я смотрю на дело слишком профессионально, — остановил себя полковник. — Журналисту, наверное, интересно было узнать, кем стали дети преступников, как они живут?»

Он пометил на листке: «1. Родственники» и подумал о том, что Борису Андреевичу, наверное, мало показалось папки с делом Бабушкина. Были в годы блокады и другие процессы, на которых судили настоящих жуликов и расхитителей. У Лежнева могло появиться желание посмотреть на явление пошире. Года два назад Корнилов уже листал похожие синие папки.