Пущенные по миру
Шрифт:
– Пётр Иванович, уж тебе должно быть стыдно не знать сельскую жизнь. Понимаю, колхозное дело новое, но для того дана голова, чтобы мы своим умом доходили до всех корней бытия.
– Да это верно, кузня нам понадобилась. Глотов свою-то разобрал и увёз.
– Хорошо, эту проблему решим… А ты найди подходящего человека освоить аграрную науку.
– Подберу, молодёжи хватает, а вы меньше выдергивайте на стройки социализма…
– Ты меня не учи, неужели не знаешь, что партия как решит, так и должны делать.
– Это-то да, спасибо
В кузню поставила Силантия Пантюхова, который ещё в доколхозное время подковывал лошадей на своем дворе, тогда к нему за помощью шли и ехали даже из соседних деревень.
Отдельные пахари беспричинно прерывали работу и долго перекуривали, а то и пили самогон. Когда она их насильно подымала, они не огрызались, не перечили, но как-то лениво приступали к делу. Прохладное отношение мужиков к труду Екатерину подчас доводило до слёз, после чего у неё не было сил возмущаться. Но порой они и вовсе не выходили на наряд, и тогда приходилось ходить от двора к двору и упрашивать выйти на работу, не срамить её перед районом своим разгильдяйством.
Однако Наметов, наблюдавший со стороны её торные стёжки по улицам, вызвал лентяев в сельсовет, ознакомил с уставом колхоза и внушительно прибавил, что их прогулы приравниваются к вредительству. И за срыв весенне-полевых работ может последовать серьёзное наказание…
– Вот что, дорогие граждане: или будете работать в колхозе на совесть, или пойдёте туда, – и при этом Наметов многозначительно кивнул через своё плечо.
Эту угрозу мужики восприняли вполне однозначно, что впредь чикаться с ними никто не собирается, а то и впрямь сошлют туда, где Макар не пас телят.
Но даже и после нахлобучки они всё равно шагали на наряды не шибко быстро и к работе приступали неторопливо.
Когда Екатерине об угрозах Наметова стало известно от самих пахарей, она быстро расставила людей на наряды и пошла в сельсовет:
– Пётр Иванович, зачем вы запугиваете людей? – вопрошала она горячо. —Я же ни на кого вам не жаловалась? А что я слышу? Будто вас я на них натравила?! Какой тогда из меня председатель, ежели работу направлять с помощью угроз? Они же не привыкли к новому укладу жизни! Я и сама никак не приду в себя… Вы понимаете, что с вашей помощью они меня невзлюбят, а я не хочу, чтобы между нами была рознь!
– Екатерина Власовна, не волнуйся, впредь для них это будет поучительный урок. Конечно, я должен был сказать, что сам увидел, как ты ходила к ним домой. А ты не забывай, что придёт время и с нас тоже спросят, да не так, как ты их уговариваешь, а покруче, и по головке не погладят. Учти это, Зябликова, на будущее! Так что ничего страшного, я им объяснил популярно, что мы сообща строим счастливую жизнь, а такие, как они, увиливают. Ведь им всё равно не угодишь, так что народной любви нам пока не дождаться.
– Согласна, Пётр Иванович, но одним толканием в шею мы мало чего добьёмся, а людям
– Смелая ты, Катерина, но смотри, твою откровенность я ещё стерплю, а в районе уж будь сдержанней, эмоции в нашей работе ни к чему…
– Да ладно, чего уж правды бояться, не понимаю? – удивилась она.
– Ты, Катерина, полегче, – многозначительно покачал он перед ней указательным пальцем, недовольно нахмурившись. В его строгом взгляде она прочитала серьёзное предостережение, к которому она должна прислушаться.
Между тем Екатерина на своем опыте уже понимала, что не всегда с выгодой для людей она должна ими управлять, ибо за них она отвечает перед районом. Однажды бабы и мужики сообща обсуждали свои домашние и колхозные дела, но когда она подошла к ним, их голоса мгновенно стихли. От сознания, что они её боятся, ей стало не по себе, будто она донесёт в район их разговоры. Напрасно они опасаются её, ведь она такая же, как и все колхозники. Как-то Екатерина спросила у Дарьи Тимолиной:
– Чего вы меня сторонитесь, ничего не доверяете?
– Так ведь Пётр Иванович тебя строго нам приказал почитать, вот и видим в тебе начальницу, – с усмешкой ответила та.
Екатерина побледнела, ей нечего было ответить, и она опять пошла в сельсовет.
– Пётр Иванович, зачем вы из меня делаете пугало? – с обидой спросила она. – Колхозники думают, что это я вас прошу, чтобы они слушались меня, а сама ни на что не способна.
– Катерина Власовна, я приучаю их к почитанию начальства… А что же ты, хочешь с ними в одну ногу ходить? Нет, в нашем деле это не полагается, и ты должна это понять. И больше ко мне с такими претензиями не приходи…
И тогда она поняла, что её и впрямь отделяет от людей председательский пост, вот потому они и сторонятся, и свои проблемы обсуждают сами, держась от неё подальше. От сознания своей невольной оторванности от народа ей стало грустно, и пришлось признать, что руководящая работа прибавила хлопот, каких она раньше не знала. И попробуй людям объяснить, что в отношениях с ними совершенно ни в чём не изменилась, она такая же, какой была раньше, разве что теперь загружена больше, чем они, колхозными заботами…
И всё равно люди видели непреодолимую разницу между собой и председателем. Иван Макаров, например, с ответом никогда не задерживался, от него она узнавала настроения остальных односельчан, которые были не столь веселыми. По глазам людей она видела, что они недовольны своей нынешней жизнью, наступившей с образованием колхоза. Теперь они утрачивали в себе чувство хозяина, державшее их раньше в духовном равновесии. С этим утверждением Екатерина про себя вполне соглашалась. Но высказывать им вслух своё истинное отношение к новой жизни она пока воздерживалась, чувствуя, что этим самым может сама настроить людей на мрачные рассуждения, что в новых политических условиях опасно было делать, ибо люди могут разувериться в правильности колхозного движения.