Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Ястребов Андрей Леонидович

Оценка востребованности бренда

Бренд «Пушкин» связан с хрестоматийным ассортиментом понятий, среди которых наиболее значимыми являются «литературоцентризм», «народность», «психологизм». Это тоже бренды русской литературы, в совокупности создающие приблизительный, обобщенно-мифологический образ культуры. Потому что идеи, образы и концепции, которые некогда считались эксклюзивными достоинствами культуры, утрачивают актуальность, состариваются, теряют смысл и перестают функционировать в новом столетии. О народности. Позитивистская тень демократической критики витает над любой попыткой проанализировать литературный процесс, его истоки, направленность и

влияние на читателя. Идея народности приняла мифологизированные формы в лоне советского литературоведения, настойчиво доказывавшего всему миру, что истинный художник – тот, кто близок к народу, приобщается к народному духу и подбирает ему аутентичную букву. Пара цитат из Пушкина, десяток из Белинского – концепция народности всегда смотрелась нарядно и убедительно.

На Западе редкому историку культуры приходило на ум размышлять о народности Байрона, Диккенса или Мелвилла. Всегда отыскиваются более значимые категории, к которым приписывается творчество того или иного художника.

За последнюю четверть века концепция народности озвучивается все реже и реже, и исподволь зарождается подозрение, что все достоинства, которые тем или иным историком культуры приписывались народу, свидетельствовали об исключительно развитом воображении самого историка.

На роль другого доминантного мифа отечественной культуры был назначен психологизм как совокупное обобщение высочайших достижений русской классики, как ее феноменальная способность исключительно верно анализировать духовную жизнь человека. Именно психологизм сделался самой ценной частью наследства, завещанного Пушкиным-Толстым-Достоевским. Психологизм как ингредиент следовало добавлять в любой культурный продукт (кино, эстрадную песню, цирковое представление). Именно он был предложен главным товаром сферы культурных услуг, стал азбукой самосознания, а после Фрейда – ведущим экспортным духовным развлечением.

Сегодня необходимо понять, что психологизм перестал быть ведущим стилем культуры. Психологизм как основа классической русской литературы грандиозен, прекрасен и почти бесспорен, он является одной из продуктивных философско-эстетических практик и утопий, а также выразительной экспортной визиткой уникальной российской ментальности-духовности. Психологизм был козырной картой культуры конца XIX – начала ХХ веков – в эпоху популярности фрейдистских теорий, во многом основанных на идеях и образах Достоевского. Культура ХХ века стала постепенно преодолевать психологизм, вытеснять его новыми философско-эстетическими экспериментами, которые по значимости и эффекту ничуть не уступали кропотливому и многословному изучению мятущейся человеческой души.

В итоге психологизм остался памятником великой литературной эпохе, эстетикой, которой в ХХ веке нашлось немало конкурирующих литературных стилей.

Один из явных недостатков психологического письма – замедление сюжета – принцип, без которого обессмысливается массовая (отметим, самая потребляемая) культура ХХ столетия. Жанры современного кинематографа отказываются от психологизма в пользу динамического действия, словесной лаконичности, риторической брутальности, столь привлекательных для массового потребителя культуры.

Чтобы понять неестественность присутствия психологизма в культуре конца ХХ века, нужно допустить чудовищную операцию – отнять у героя Шварценеггера культовую фразу «I’ll be back» («Я вернусь»), ставшую, по мнению Британского киносовета, самой распространенной киноцитатой в мире, и наградить его душераздирающим монологом в стиле Раскольникова. Фраза из «Терминатора» прописалась в лексиконе американцев в качестве звукового образа сильного бренда самой Америки. Отечественные попытки реанимировать статус психологизма

сталкиваются с его невостребованностью на рынке современных культурных услуг.

Оценка конкурентной среды

Современности есть чем гордиться, и она по привычке гордится Пушкиным. Только как-то неуверенно. Слишком много вокруг конкурирующих брендов, куда более мощно позиционирующих себя.

В конкуренцию с Пушкиным входят самые произвольные и разнокачественные культурные марки. Разговоры о засилье массовой культуры, гламурных поделок постмодернизма и т. д. превратились в песни поп-культуры. Куда более значимым видится анализ явлений, которые функционируют в потребительском пространстве бренда «Пушкин».

Стоимость бренда «Пушкин» к концу ХХ века постоянно снижалась, что было обусловлено ухудшением конкурентных позиций классики, ее отставанием от лидеров постмодернисткого массмедийного рынка, которые, безусловно, более симпатичны потребителю и по дерзкому оформлению мысли, и по привлекательности ценовых предложений – провокационных идей, адекватных рыночной реальности.

Традиционно высокие учетные ставки классической культуры, поддерживаемые школой и государственной политикой в области искусства, подстегнули рост потребления товаров и услуг с низкими учетными ставками, не требующими исключительных духовных вложений. Человеку и обществу оказалось легче общаться с деньгами и товарами, чем с творческим наследием Пушкина, дивиденды от которого эфемерны и не приносят ощутимой выгоды.

Идея классической культуры традиционно мыслится как пространство обитания шедевров и гениев, курируемых школой, театрами и Минкультом. Список наиболее оберегаемых властями фигур возглавляется Пушкиным. Казалось бы, это очень хорошо. Со всех сторон, кстати, хорошо, кроме одной. Пушкин стоит на дороге современного искусства, не «актуального», о котором речь пойдет далее, а искусства современности, того, что обязано создавать и обеспечивать функционирование разного рода смыслов, потребных человеку, чтобы себя осознать. Пушкин при всем своем гигантизме (истинном и раздуваемом ведомственными апологетами) не в состоянии справиться с кризисом идей, преодоление которого, собственно, и ожидается современностью от искусства.

Искусство Советской власти до конца «оттепели» справлялось с возложенными на него задачами. Оно создавало и проповедовало ценности, нормы, моральные обычаи, героев, приоритеты и мифы. Пусть с высоты XXI века все перечисленное покажется ничтожным и низвергнутым, но именно оно определяло индивидуальную психологию человека и социальный климат.

Прозвучавшая мысль очень удачна для обвинения в симпатиях к социалистическому, непременно тоталитарному прошлому. Тогда следует адресовать аналогичное обвинение кузнице американской мифологии – Голливуду, который до сих пор успешно выполняет ту же функцию, что и культурный госзаказ в эпоху развитого социализма. Но при этом без заклинательных клятв верности классической традиции.

Опыт Голливуда может оказаться весьма полезным для создания новой культурной стратегии России. Голливуд, создав красивую историю США, неутомимо работает на ведущие американские мифы, аранжирует их, экспериментирует с системой жанров, тем и мотивов. Самый общий взгляд на историю Голливуда позволяет обнаружить гибкость американской киноиндустрии в тиражировании героев. Вестерн рассказал о генезисе страны, роуд-муви – о ее безбрежности, хоррор – об опасности, которую преодолеют хорошие парни и т. д. Шварценеггер стал одновременно мифом, героем и жанром – символом американской мощи. Образ Америки меняется по мере того, как одни символы устаревают и возникает потребность в новых знаках национальной мифологии.