Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности
Шрифт:
В той же самой Америке в последнее время набирает популярность тенденция – подарки в виде пожертвований благотворительным организациям от имени адресата, которым затем приходят уведомления в стиле: «Я думала, что тебе подарить в это Рождество, и решила, что лучшим подарком будет взнос от твоего имени в фонд защиты бездомных животных».
Читатель, прикинь: вместо того чтобы на Новый год получить в подарок очередной ненужный галстук или сотую рубашку, ты получаешь письмо из детского дома: «Дядя Ястребов (вариант: дядя Макаренков; вариант: любой уважающий себя мужчина), спасибо вам, что вы через дядю Пушкина подарили мне на праздник ветровку (варианты: лыжи,
Парни, хватит обрастать желтым жиром.
Давайте сделаем хоть что-то для тех, кто не виноват в том, что все мы вместе натворили. Вместе со своей страной.
Hotel Sonya и шампанское «Онегин»
Многие решения, используемые на совсем не диком Западе, уже можно встретить и у нас. В частности, провокационные концепции наименований. Для привлечения клиентов в ход идут даже литературные произведения и их герои. Так мы поступили с Reval Hotel Sonya в Санкт-Петербурге, названным в честь одного из главных персонажей романа Федора Достоевского «Преступление и наказание» Сонечки Мармеладовой.
Другой пример. Завод «Цимлянские вина» выпустил премиальное игристое вино «Онегин», созданное по классическому методу шампенуаз. Красивое слово: на самом деле это вторичное брожение в бутылке. Здесь главное слово не бутылка и даже не шампенуаз, а «Онегин».
Знаменитый психолог Вирджиния Сатир говорила, что «четыре объятия совершенно необходимы каждому просто для выживания, а для хорошего самочувствия нужно не мене восьми объятий в день». Привычные воспитательные или просто коммуникативные формулы, которые машинально слетают с языка, никуда не годятся. Пусть Пушкин станет для нас двумя объятиями в будний день. И всеми восемью в праздники.
Реклама должна не просто учитывать особенности сознания потребителя, а сама изменять его. Сигареты «Мальборо» закрепляют в сознании образ мужественности, Кока-Кола вызывает ассоциацию с молодостью и здоровьем. Ян Хофмайер утверждал: «Люди сами хотят, чтобы кто-то воздействовал на их сознание и помогал делать выбор». А теперь зададимся вопросом: какие ассоциации возникают у нас при упоминании имени Пушкина? Школьная программа, набор хрестоматийных тем, ссылка, юбилей, пожалуй, все. Спрашивается, Пушкин, что же это за притча такая?
Что же все же это за притча такая?
А вот какая притча: нужно перестать пользоваться красивыми метафорами, обнулить счетчик и научиться общаться с новым Пушкиным. А все эти печальные ламентации и утешительные раздумья об идеалах добра и справедливости, заключенных в четырехстопном ямбе… от всего этого нужно постепенно отвыкать. И сделать Пушкина парнем, который дарит на Новый год безродительным детям лыжи, велосипед. Да все что угодно дарит. Потому что он самый классный парень. Потому что он Пушкин.
О налогах потом… о патриотизме
По любому вопросу у нас в стране нет и не может быть единого мнения. Одни полагают, что нам нужны темпы, форсирующие реальную динамику. Другие уверены, что любое дело имеет шанс, если к нему подойти с либеральной неспешностью. Некоторые убеждены, что ставку нужно делать на прорывные технологии. Кто-то считает, что двигателем инноваций может быть добыча и переработка сырья, чтение и перечитывание Пушкина.
В XXI веке невозможно жить понятиями XIX столетия, пора признать, пусть даже отчасти признать… о нет: пора, пора признать, что культура – это товар, а читатель – потребитель.
Сегодня культура – как некий сервис, невнятный
Спрос проявляется не только в желании получить что-то, но и в готовности инвестировать в это что-то не только то, что я хочу получить, но и то, от чего я готов отказаться, чтобы получить желаемое – приравнять желаемое тебе к социально желаемому. Это не так сложно. Кто-то из умных сказал: «Патриотизм заканчивается там, где начинаются налоги». Не менее умные мы ответственно заявляем: «Патриотизм должен с чего-то начаться, а потом уже поговорим о налогах».
Оценка уникальности предложения
Финал ХХ века сделал все, чтобы абсолютизировать современное искусство, назначить его на роль выразителя чаяний, дум и спроса. Концептуалисты, сторонники наивного искусства исповедовали нонконформизм с его вызовом истеблишменту. Поначалу андеграундное царство бедных форм, жалких средств, эфемерной пластики, развернутого комментария вокруг ничтожного предмета удовлетворяло потребности отыскивать альтернативу имперской помпезности и мифу классики.
Неподцензурность эпохи перестройки обратилась хаосом. Постепенно рынок стал диктовать свои законы, пришло понимание: если арт-предмет пахнет нищим советским бытом, его не повесишь над диваном из крокодиловой кожи. Искусство нулевых годов стремительно мигрировало, отыскивая возможность общественного влияния. Оно следовало за финансовыми потоками и стремилось обнаружить себя в рамках государственной цензуры.
Затем наступило время сверкающего, декоративного, инсталлированного. Андеграунд, распрощавшись с нонконформизмом, вышел из подполья и стал титульным стилем истеблишмента. Виртуозы нонспектакулярного эпатажа и акробаты поп-арт провокаций с напускной усталостью принялись разъезжать по аукционам и книжным ярмаркам. Это искусство – не участие в жизни человека, во всяком случае, не то, что понимала под участием классическая культура. Это – анализирующее, препарирующее любопытство, которое загрязняет духовную атмосферу общества холодной страстью категорий и концептов.
Сегодня главное отличие актуального художника и писателя заключается в отказе от протестного характера творчества. Родное державное лыко покрывается постмодернистской позолотой. Живописный образ стремится вписаться в строку новоофисного лоска, гламурное слово – в формат глянцевых журналов.
В подобной ситуации, казалось бы, нет ничего зазорного, если бы не одно очень важное обстоятельство: «актуальное» искусство противопоставляет себя классике, самоназначается на ее место, узурпирует право быть выразителем истины в современности. Проблема лишь в том, что «актуальный» художник и писатель ликвидируют дистанцию утопии и критики, благодаря которым, собственно, и возникло искусство XIX века. «Актуальный» художник придерживается политической и идеологической корректности, поет здравицы православно-нефтяной сверхдержаве, отчего ему сыто и приятно. Если он что-нибудь и пытается поменять в этом мире, то только ценники на своих картинах (рукописях) или собственную приписанность к той или иной модной галерее (издательству). Он точно отслеживает и выявляет местную конъюнктуру текущего момента.