Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников

Вересаев Викентий Викентьевич

Дальнейшее о Пущине – в главе «Друзья Пушкина».

Барон Антон Антонович Дельвиг

(1798–1831)

Хоть и происходил от прибалтийских баронов, но родился от русской матери, в Москве, где отец его был плац-майором; родным языком его был русский, а немецкому он, с грехом пополам, обучился только в лицее. Мальчик был полный, вялый и болезненный, учился неохотно; родители, опасаясь за его здоровье, очень его к этому не принуждали; всего охотнее занимался он мифологией. Фантазия с детства была очень живая. Когда ему было еще пять лет, он рассказал о каком-то чудесном видении, будто бы явившемся ему, и смутил этим всю свою семью. Уже в детстве, как и всю свою жизнь, Дельвиг отличался феноменальной леностью. Способности его развивались медленно, память была тупа; за все время пребывания мальчика в лицее он не проявил никакой склонности к науке. Преподаватели давали о нем такие отзывы: «Способности посредственны,

как и прилежание, а успехи весьма медленны; мешкотность вообще его свойство и весьма приметна во всем». «Непонятен и ленив, отвечает на вопросы без размышления и без всякой связи. Заметно даже, что вовсе не имеет охоты к учению». Но воображение по-прежнему было очень живое. Однажды стал он рассказывать товарищам, будто сопровождал в обозе своего отца во время похода 1807 г., рассказывал об опасностях, которым при этом подвергался, – рассказывал так живо и правдоподобно, что несколько дней около него собирались товарищи и жадно слушали все новые и новые подробности о походе. Захотел послушать и сам директор Малиновский. Дельвиг постыдился признаться во лжи, рассказал и Малиновскому. И никто не усомнился в истине его рассказов, пока он сам не признался в своем вымысле. «В детях, одаренных игривостью ума, – замечает Пушкин, – склонность ко лжи не мешает искренности и прямодушию. Тот же Дельвиг никогда не лгал в оправдание какой-нибудь вины, для избежания выговора или наказания». Любовь к поэзии пробудилась в нем рано. Он знал почти наизусть собрание русских стихотворений, изданное Жуковским. С Державиным не расставался, Клопштока, Шиллера и Гете прочел с Кюхельбекером, Горация изучил в классе под руководством профессора Кошанского. В игры школьников, требовавшие проворства и силы, Дельвиг никогда не вмешивался, предпочитал прогулку по аллеям Царского Села и степенные разговоры с сочувствующими товарищами. Однако, несмотря на эту степенность, и поведением своим Дельвиг не вызывал одобрения начальства. «Поведение его достойно осуждения, ибо он груб в обращении, дерзок на словах, непослушен и упрям до такой степени, что презирает все наставления, и даже смеется, когда делаешь ему выговоры». «Насмешлив, упрям, впрочем, добр, – характеризует его другой надзиратель. – Хладнокровие есть особенное его свойство».

Писать стихи Дельвиг начал довольно рано. Многие лицеисты уже на первых курсах писали стихи. Наибольшим признанием пользовался Илличевский, Пушкин вспоминал: «…никто не приветствовал Дельвига, между тем как стихи одного из его товарищей, стихи посредственные, заметные только по некоторой легкости и чистоте мелочной отделки, в то же время были расхвалены и прославлены, как некоторое чудо». Когда товарищам стало известно, что и Дельвиг пишет стихи, это очень их рассмешило, и они сочинили стишок, получивший в лицее популярность:

Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!Дельвиг пишет стихи!

Вскоре, однако, Дельвиг завоевал всеобщее признание. Он принимал неизменное и очень близкое участие во всех лицейских журналах. Первым из всех товарищей он выступил и в настоящем журнале. В «Вестнике Европы» за 1814 г. была напечатана его патриотическая ода «На взятие Парижа». По-видимому, Дельвиг же, без ведома Пушкина, устраивал в печать и его стихи. В послании к Дельвигу Пушкин писал:

Куда сокроюсь я?Предатели-друзьяНевинное твореньеУкрадкой в город шлютИ плод уединеньяТисненые предают, –Бумагу убивают!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .О Дельвиг! начерталиМне музы мой удел;Но ты ль мои печалиУмножить захотел?В обличиях и МорфеяБеспечный дух лелея,Еще хоть год одинПозволь мне поленитьсяИ негой насладиться, –Я, право, неги сын!А там, – хоть нет охоты,Но придут уж заботыСо всех ко мне сторон:И буду принужденС журналами сражаться,С газетой торговаться…Помилуй, Аполлон!

К творчеству Пушкина уже в лицейскую пору Дельвиг относился восторженно. Он напечатал в 1815 г. в «Российском Музеуме» стихотворение «К А. С. Пушкину». Кончалось оно так:

Пушкин! Он и в лесах не укроется:Лира выдаст его громким пением,И от смертных восхитит бессмертногоАполлон на Олимп торжествующий.

Отмечают,

что восторженный этот отзыв, с прописанием полного имени Пушкина, был напечатан в одном из лучших тогдашних журналов, – какие, значит, надежды возбудил шестнадцатилетний Пушкин уже первыми своими выступлениями!

В лицейских своих стихах Пушкин не раз поминает Дельвига. В «Пирующих студентах», например:

Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?Проснись, ленивец сонный!Ты не под кафедрой сидишь,Латынью усыпленный.Взгляни: здесь круг твоих друзей;Бутыль вином налита,За здравье нашей музы пей,Парнасский волокита!

В 1825 г. Пушкин вспоминает:

И дивное волнение мы познали;С младенчества дух песен в нас горел, –С младенчества две музы к нам летали,И сладок был их лаской наш удел;Но я любил уже рукоплесканья, –Ты, гордый, пел для муз и для души:Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья, –Ты гений свой воспитывал в тиши.

Оценка Дельвига – конечно, преувеличенная – характерна для отношения к нему Пушкина.

В списке окончивших лицей воспитанников первого курса, выпущенных в гражданскую службу, Дельвиг стоит по успехам третьим с конца (Пушкин – четвертым с конца). На выпускном акте пелась сочиненная Дельвигом кантата «Шесть лет промчалось, как мечтанье», положенная на музыку лицейским учителем музыки Теппер де Фергюсоном. Песня эта долгое время пользовалась популярностью и у последующих выпусков лицеистов.

Дальше о Дельвиге см. в главе «Друзья Пушкина».

Вильгельм Карлович Кюхельбекер

(1797–1846)

И фамилия у него была смешная – Кюхельбекер, и весь он был ужасно смешной: длинный, тощий, с выпученными глазами, тугой на ухо, с кривящимся при разговоре ртом, весь какой-то извивающийся, настоящий Глиста, – такое ему и было прозвание среди товарищей. Еще прозвание ему было – Кюхля. Был вспыльчив до полной необузданности, самолюбив, обидчив, легко возбуждался и тогда терял всякий внутренний регулятор.

И ко всему – еще писал стихи. Среди лицейских товарищей его немало было стихотворцев: на первом месте Илличевский, за ним Пушкин, Дельвиг, Яковлев и другие. Но Кюхля и в стихах был так же смешон, как во всем. Ни на кого в лицее не было писано так много эпиграмм, как на него.

Илличевский:

Явися, Вилинька, и докажи собой,Что ты и телом, и душойУрод пресовершенный!Пушкин:Пусть Бог дела его забудет,Как свет забыл его стихи!Или:Вот Виля: он любовью дышит,Он песни пишет зло;Как Геркулес, сатиры пишет;Влюблен, как Буало.(Буало был кастрат.)

Пушкин заболел и лежал в лазарете. Там он написал своих «Пирующих студентов» и пригласил товарищей послушать. После вечернего чая они пошли к нему гурьбой с гувернером Чириковым. Началось чтение.

Друзья! Досужный час настал;Все тихо, все в покое…

Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывалась восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он слушал в полном упоении. И вдруг – заключительные стихи:

Писатель! За свои грехиТы с виду всех трезвее;Вильгельм, прочти свои стихи,Чтоб мне заснуть скорее.

Взрыв хохота. Публика забыла поэта, стихи его и бросилась тормошить Кюхельбекера, совершенно ошалевшего от неожиданности.

И не только в стихах товарищи издевались над Кюхельбекером. Однажды за обедом Малиновский вылил ему на голову тарелку супу. Кюхельбекер так был потрясен, что заболел горячкой, убежал из больницы и бросился в пруд, чтобы утопиться. Но у него все делалось нелепо: в пруду не могла бы утопиться и мышь. Кюхлю вытащили, и событие это сделалось тоже предметом злых издевательств школьников: в журнале «Лицейский мудрец» появилась карикатура Илличевского, в которой профессора тащут Кюхлю из воды, зацепив багром его галстук. Был он и очень рассеян. Однажды, например, гуляя в царскосельском парке, принял великого князя Николая Павловича за знакомого офицера, вступил с ним в дружескую беседу и очень был удивлен его холодностью.