Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников
Шрифт:
Арина Родионовна
(1754–1828)
Знаменитая няня Пушкина, крепостная его бабки, Марии Алексеевны Ганнибал. В 1799 г. была отпущена на волю, но предпочла остаться у Пушкиных, у которых выняньчила всех детей. Пушкин особенно сблизился с ней в годы вынужденного своего пребывания в Михайловском, где наслаждался сказками, которые она ему рассказывала. «Вечером слушаю сказки моей няни, – писал он друзьям, – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Она единственная моя подруга, и с нею только мне не скучно». Арина Родионовна сыграла большую роль в деле ознакомления Пушкина с русским народным творчеством. Она заведывала всем домашним хозяйством, надзирала за работой дворовых девушек. Была она с полным лицом, вся седая, не отказывалась при случае выпить. Зимний вечер, вьюга. На душе у Пушкина грустно.
Наша ветхая лачужкаИ печальна, и темна;ЧтоУчаствовала она и в ночных пирушках Пушкина с Языковым и Вульфом. Языков вспоминает:
Мы пировали. Не дичиласьТы нашей доли – и поройК своей весне переносиласьРазгоряченною мечтой…Шумней удалая пирушка:Садись-ка, добрая старушка,И с нами бражничать давай……Как детство, шаловлива,Как наша молодость, вольна,Как полнолетие, умна,И как вино, красноречива,Со мной беседовала ты…Пушкина она любила горячо, болела за него душой. Когда осенью 1826 г. фельдъегерь увез его в Москву, Арина Родионовна поспешила уничтожить то, что, по ее мнению, наиболее могло скомпрометировать преступника, – сыр, немецкий дух которого очень ее смущал. Выучила наизусть новую молитву «о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости», – молитвы, смеялся Пушкин, вероятно, сочиненной при царе Иване Грозном. Пушкин, никогда не знавший материнской любви и ласки, умиленно ценил любовь своей няни и относился к ней с чисто сыновней нежностью. Уж на воле, далеко от своего Михайловского, он вспоминал об Арине Родионовне:
Подруга дней моих суровых,Голубка дряхлая моя!Одна в глуши лесов сосновыхДавно, давно ты ждешь меня.Ты под окном своей светлицыГорюешь, будто на часах,И медлят поминутно спицыВ твоих наморщенных руках.Глядишь в забытые воротыНа черный, отдаленный путь:Тоска, предчувствия, заботыТеснят твою всечасно грудь…В 1828 г. Арина Родионовна переехала в Петербург к вышедшей замуж сестре Пушкина, Ольге Сергеевне, и в том же году умерла. В 1835 г. Пушкин посетил Михайловское.
Вот опальный домик,Где жил я с бедной нянею моей.Уже старушки нет, уж за стеноюНе слышу я шагов ее тяжелых,Ни утренних ее дозоров.Не буду вечером под шумом буриВнимать ее рассказам, затверженнымСыздетства мной, но все прекрасным,Как песни родины или страницыЛюбимой книги, в коей знаешь,Какое слово где стоит… Бывало,Ее простые речи и советы,И укоризны, полные любови,Усталое мне сердце ободрялиОтрадой тихой, – я тогда ещеБыл молод и ожесточен…Козлов Никита Тимофеевич
(1778–1851)
«Дядька» Пушкина. Он состоял при нем, по рассказу современника, еще в Москве, где «шаловливый и острый ребенок уже набирался ранних впечатлений, развиваясь и бегая на колокольню Ивана Великого и знакомясь со всеми закоулками и окрестностями златоглавой столицы». Состоял при Пушкине и в Петербурге после окончания Пушкиным лицея. Весной 1820 г. на квартиру Пушкина был подослан шпион; он предлагал Козлову пятьдесят рублей, чтобы тот дал ему почитать сочинения Пушкина, уверяя, что скоро принесет их назад. Но верный дядька не согласился и сообщил о посещении Пушкину. Пушкин поспешил сжечь компрометирующие бумаги и, вызванный к генерал-губернатору, пошел, не боясь обыска. Никита Козлов жил при ссыльном Пушкине на юге, потом в Михайловском. Служил при нем камердинером и после его женитьбы. В 1836 г., вместе с Пушкиным, отвозил из Петербурга в Святые Горы тело его матери. В начале февраля 1837 г. отвозил туда же гроб с телом самого Пушкина. Он добровольно вызвался на эту поездку, стал
– Человек у Пушкина был… Что за преданный был слуга! Смотреть было даже больно, как убивался. Привязан был к покойнику, очень привязан. Не отходил почти от гроба: не ест, не пьет.
Никита был высокого роста, благообразный, с русыми бакенбардами. Вот и все, что мы о нем знаем. Как странно! Человек, видимо, горячо был предан Пушкину, любил его, заботился, может быть, не меньше няни Арины Родионовны, сопутствовал ему в течение всей его жизни. А нигде он не поминается ни в письмах Пушкина, ни в письмах его близких. Ни слова о нем – ни хорошего, ни плохого. В жизни Пушкина дядька Никита Козлов проходит перед нами на самом заднем плане смутной, безжизненной тенью. Всего только одно, малоговорящее, упоминание о нем находим у Пушкина – в черновом наброске кишиневской поры:
Дай, Никита, мне одетьсяВ митрополии звонят…Л. Н. Павлищев со слов своей матери, сестры Пушкина, рассказывает: «В доме родителей Пушкина благоденствовала и процветала поэзия до такой степени, что и в передней Пушкиных поклонялись музе доморощенные стихотворцы из многочисленной дворни обоего пола, знаменитый представитель которой, Никита Тимофеевич, поклонялся одновременно и древнему богу Вакху, – на общем основании, – и состряпал нечто вроде баллады, переделанной им из сказок о Соловье-разбойнике, Еруслане Лазаревиче и Миликтрисе Кирбитьевне. Безграмотная рукопись Тимофеевича, в конце которой нарисован им в ужасном, по его мнению, виде Змей-Горыныч, долгое время хранилась у моей матери». Возможно, что этот Никита Тимофеевич – Никита Козлов.
Михайло Иванов Калашников
(1772–?)
Крестьянин с-ца Михайловского, крепостной человек сначала Ганнибалов, потом Пушкиных. В молодости служил при генерале Петре Абрамовиче Ганнибале, двоюродном деде Пушкина. Помогал ему перегонять водки и настойки, чем на досуге увлекался в деревне отставной генерал. Хорошо играл на гуслях и по вечерам повергал старого арапа в слезы или приводил в азарт своей музыкой. В двадцатых годах Михайло стал управителем Михайловского, доверенным лицом Сергея Львовича Пушкина. Был он мошенник большой руки. Это, по-видимому, на него мужики приезжали жаловаться к Сергею Львовичу в Петербург, но Сергей Львович, не выслушав, раскричался на них и прогнал. В 1825 г. Калашников был назначен управляющим в Болдино, нижегородское поместье Пушкиных. Там, вдалеке от владельцев, он стал бесконтрольным властелином тысячи душ крестьян. Господам он с каждым годом высылал оброка все меньше, в прогрессии весьма быстрой: в круглых цифрах за 25-й год выслал 13 000, за 26-й – десять с половиной, за 27-й – 7800, за 28-й – пять с половиной, за 29-й – всего 1600. Объяснял это неурожаями, падежами и т. п., а сам наживался самым широким образом, так что, по убеждению Пушкиных, если бы захотел, то мог бы у них купить все Болдино. Интеллигентный немец Райхман, которого Пушкины хотели пригласить управлять Болдином, ознакомившись на месте с положением дел, в 1834 г. писал А. С. Пушкину: «Вы мне рекомендовали Михайла Ивановича, но я в нем ничего не нашел благонадежного, через его крестьяне ваши совсем разорились, в бытность же вашу прошлого года в вотчинах крестьяне ваши хотели вам на него жаловаться и были уже на дороге, но он их встретил и не допустил до вас, и я обо всем оном действительно узнал не только от ваших крестьян, но и от посторонних поблизости находящихся суседей». И отказался от управления совершенно разоренным имением. И зять Пушкина Н. И. Павлищев в следующем году писал Пушкину: «Михайло разорял, грабил имение двенадцать лет сряду». Мужики, не имея непосредственного доступа к барину, пробовали передавать Пушкину письменные жалобы на Калашникова, но без результата. Даже беспечный Сергей Львович, не любивший мешаться в практические дела, и тот наконец нашел себя вынужденным устранить плута Михайлу от управления Болдином; но та половина деревни Кистенева, входившей в нижегородскую вотчину Пушкиных, которая принадлежала Александру Сергеевичу, осталась в управлении того же Михайлы. Что заставляло Пушкина с таким непонятным пристрастием относиться к Калашникову, нечестность которого и сам он прекрасно видел? Дело в том, что у Пушкина были очень запутанные отношения с его дочерью, Ольгой Калашниковой, – той крепостной, которую Пушкин в 1826 г. «неосторожно обрюхатил» и отправил беременную к отцу в Болдино. О ней и их отношениях см. ниже.
После смерти Пушкина Калашников был отдан во владение Сонцовым (Елиз. Львовна Сонцова – родная тетка Пушкина), управлял их подмосковным имением. В 1843 г. (семидесяти одного года!) отпущен был ими «на оброк», приютился у своих недостаточных детей в Петербурге и умер в бедности осенью 1858 г. Так сообщает П. А. Ефремов. По данным Щеголева, в 1840 г. вдова Пушкина изъявила желание дать Калашникову вольноотпускную «за долголетнюю усердную службу покойному мужу и ей». Однако освобождение почему-то не состоялось. В середине сороковых годов, как видно из дошедших документов, Калашников, по распоряжению отца Пушкина, получал пенсион по 200 р. в год.