Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников
Шрифт:
– Так вы не любите меня?
И задушевно, без всяких упреков, указал ему на всю странность его отчуждения от общества. Пушкин хмурил брови, менялся в лице, наконец заплакал и кинулся на шею к Энгельгардту.
– Я виноват в том, – сказал он, – что до сих пор не понимал и не умел ценить вас.
Энгельгардт сам расплакался и обнял Пушкина. Минут через десять Энгельгардт вернулся к Пушкину, желая что-то сказать. Пушкин быстро спрятал какую-то бумагу и заметно смешался. Энгельгардт шутливо спросил:
– Вероятно, стишки? Покажите, если не секрет!
Пушкин молчал и прикрывал доску рукой.
– От друга таиться не следует, – продолжал Энгельгардт, тихонько поднял доску пульта и достал из него лист бумаги: на листе был нарисован его портрет
– Теперь понимаю, почему вы не желаете бывать у меня в доме. Не знаю только, чем мог я заслужить ваше нерасположение.
Энгельгардт, при всех его достоинствах, любил бить на эффект, держался театрально. По сообщению Бартенева, Пушкин находил в его деятельности что-то искусственное и напускное.
Энгельгардт ходил всегда в светло-синем двубортном фраке с золотыми пуговицами и со стоячим черным бархатным воротником, в черных шелковых чулках и в башмаках с пряжками. В последние годы царствования Александра он утратил благоволение царя; составилось мнение, что он насаждает в лицее либерализм, и в 1823 г. Энгельгардт был уволен в отставку с пенсией в три тысячи рублей. Долгое время оставался не у дел. Много писал по вопросам сельскохозяйственным и экономическим. В сороковых годах редактировал на немецком языке сельскохозяйственную газету. Умер в глубокой старости, восьмидесяти семи лет.
Александр Петрович Куницын
(1783–1841)
Из духовного звания; окончил тверскую семинарию, потом Педагогический институт в Петербурге, был командирован для усовершенствования за границу, слушал лекции в Геттингене и Париже. В лицее читал нравственные и политические науки, читал лекции также в Петербургском университете и педагогическом институте. Был блестящий ученый, широко образованный, с самостоятельными взглядами. При открытии лицея в 1811 г. Куницын в присутствии императора произнес речь об обязанностях гражданина и воина, причем ни разу во всей речи не помянул царя. Это отсутствие холопства понравилось тогда еще либеральному Александру, и он наградил оратора орденом Владимира 4-й степени. Об этой речи вспоминал Пушкин в 1836 г.:
Вы помните: когда возник Лицей,Как царь для нас открыл чертог царицын,И мы пришли, и встретил нас КуницынПриветствием меж царственных гостей…Лекции Куницына, видимо, оказывали большое влияние на слушателей: из всех преподавателей он – единственный, которого Пушкин и впоследствии не раз вспоминал в стихах:
Куницыну дань сердца и вина!Он создал нас, он воспитал наш пламень,Поставлен им краеугольный камень,Им чистая лампада вожжена…В 1821 г. Куницын был смещен с занимаемых им кафедр и удален от службы по министерству народного просвещения за изданную им книгу «Естественное право». Изложенное в книге учение найдено было «весьма вредным, противоречащим истинам христианства и клонящимся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных». После этого Куницын служил в комиссии по составлению законов.
Николай Федорович Кошанский
(1785–1831)
Преподаватель русской и латинской словесности, автор пресловутой «Реторики», потешавшей Белинского и Добролюбова, высмеянный юным Пушкиным в его послании «Моему Аристарху». «Скучный проповедник», называет его Пушкин, «угрюмый цензор», преподносящий «уроки учености сухой». Корф к этому сообщает еще, что и Пушкина, и других Кошанский жестоко преследовал за охоту писать стихи и за всякую попытку в этом роде, – кажется, немножко и из зависти, потому что сам кропал вирши. Вырисовывается
– Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами.
Стихи у других воспитанников не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которыми привел в восторг и Кошанского, и товарищей. Кошанский читал с учениками и новых поэтов – Жуковского, Гнедича, а в двадцатых годах даже – официально не разрешенного – Пушкина. Однако, воспитанный на определенных литературных вкусах, Кошанский не мог благотворно влиять на Пушкина: он поощрял напыщенность и ходульность и простоту считал низкой. В стихах учеников усердно делал такие поправки: вместо «выкопав колодцы» – «изрывши кладези», вместо «площади» – «стогны», вместо «говорить» – «вещать» и т. д.
Что касается послания Пушкина «Моему Аристарху», то оно может служить только к чести Кошанского. Указания его, на которые возвражает юноша Пушкин, свидетельствуют о серьезном отношении к поэтическим начинаниям мальчика. Вот в чем, как видно из послания Пушкина, упрекал его Кошанский:
За римфой часто холостой,На зло законам сочетанья,Бегут трехстопные толпойНа «аю» «ает» и на «ой»…Я ставлю (кто не без греха?)Пустые часто восклицаньяИ сряду лишних три стиха.На это-то указывал Кошанский и требовал от Пушкина серьезной работы над отделкой стиха. В сущности, Пушкин и в то уже время много работал над стихом. Но с мальчишеским самолюбием, как неизменно в таких случаях все начинающие поэты, он старается защитить себя от упреков указанием на то, что это лишь небрежные «наброски», не претендующие на серьезное значение, что строгих требований к ним предъявлять нельзя:
Не нужны мне, поверь, урокиТвоей учености сухой:Я знаю сам свои пороки;Конечно, беден гений мой…Нехорошо! Но оправданьяПозволь мне скромно привести:Мои летучие посланьяВ потомстве будут ли цвести?И заявляет, что пишет не для бессмертия, что не хочет холодным умом охлаждать вольное кипение чувств:
Отделкой портить небылицы,Плоды бродящих, резвых дум,И сокращать свои страницы…Кошанский, во времена Пушкина человек еще молодой, одевался изящно, ревностно ухаживал за прекрасным полом, любил говорить по-французски, впрочем, довольно смешно, и всегда обращался к ученикам со словом «messieirs», которое выговаривал «месьес».