Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
Шрифт:
— Каково? — спросил он Пушкина, хвастаясь своим умением.
Сидели они в лицейской библиотеке, где за отдельными столиками занимались и другие лицеисты.
— И на эти пустяки вы тратите время с Егором Антоновичем?
— С этих пустяков начинается служба, — наставительно сказал князь Горчаков. — Как говорит Егор Антонович, таковые куверты делают только в Иностранной коллегии, по принятому токмо в ней обычаю.
— Хорошо, прекрасный конверт! — Он повертел конверт в руках. — Просто великолепный. А мне-то что делать?
— Без ножниц! — напомнил
— Без ножниц, — согласился Пушкин.
— Саша, — сказал ему Горчаков, — а что касается тебя, то дам тебе совет: перестань проверять, что находится под каждой юбкой! Там всегда одно и то же. И ничего больше!
— Смех смехом, а пизда кверху мехом, — пробормотал Пушкин. — Что же мне делать? Все только смеются…
— А помочь бедному стихотворцу никто не хочет. Так, что ли?
— А хотя бы и так!
— Ну что ж, давай рассуждать логически. Старая фрейлина Волконская — сестра начальника Генерального штаба князя Петра Михайловича Волконского, она первым делом пожалуется брату? Согласен?
— Вероятно, — согласился Пушкин.
— А он — государю! Волконский каждый день у него с докладом. К тому же он его друг детства. Государь вызовет Энгельгардта и прикажет!
— Что прикажет? — вырвалось у Пушкина.
— А это уж как он решит! Государь у нас — самодержец! Но, логически рассуждая, могу предположить следующее: если государь сам лезет под каждую юбку, то… значит, он должен быть снисходителен к ловеласам… А поскольку ты попал впросак со старой девой, я думаю, что государь только посмеется и назначит незначительное наказание. Наложит на тебя епитимью.
— Твоими устами да мед бы пить, — вздохнул Пушкин. Он достал часы и посмотрел на них.
— Нет, я думаю, простят все-таки, — усмехнулся своей тонкой, как ему казалось, остроте Горчаков. — Ты ведь теперь придворный поэт! Поэтам много прощается! А я вот в службу собираюсь, учусь делать конверты и различные пакеты, писать депеши…
— Ты со своими связями мог бы…
— Связи связями, а конверт запечатай правильно…
Пушкин, пока они разговаривали, смастерил из бумаги хлопушку и громко ею хлопнул.
— Француз, — оторвался кто-то от книги. — Иди в сад, не мешай.
— Иди в сад, Француз, — согласился с замечанием князь Горчаков.
— Иду в сад! — объявил во всеуслышание Пушкин, встав во весь рост, после чего глубоко поклонился присутствующим.
Глава двадцать девятая,
в которой Пушкин посещает историка Карамзина и дает ему советы. — Болтовня Пушкина с Соней Карамзиной. — Комендант Царского Села Захаржевский. — Осень 1816 года.
Пушкин сидел в гостиной карамзинского домика. На стене, где прежде красовался портрет историка, теперь были только набивные цветочки по забеленной штукатурке.
Карамзин вошел в гостиную.
— Здравствуйте, Саша, — сказал он, протягивая руку вставшему ему навстречу Пушкину. — Я ничего не буду говорить,
Действительно, следом вошла Екатерина Андреевна, как всегда в простеньком платьице.
— Здравствуйте, милый друг, признавайтесь в ваших прегрешениях.
— Не в чем признаваться. Виноват только в том, что обознался, если вы имеете ввиду случай с фрейлиной императрицы.
— А весь двор уже шумит об этом, и только об этом, — сказал Карамзин. — Государь недоволен, советовался со мной: может быть, выпустить вас всех в службу поскорей, чтобы не беспокоили двор, или перевести Лицей куда-нибудь в другое место.
— Я всегда подозревала в вас необузданность африканских страстей, — сказала, улыбаясь, Екатерина Андреевна. — Мы подумаем, не отказать ли вам от дома, ведь у нас дочери скоро на выданье будут, — пошутила она.
— Не отказывайте! — взмолился Пушкин, складывая перед собой руки. — Ваш дом — единственное место в Царском, где мой ум и сердце не находятся в противоречии. Что я буду делать без вас? — И заинтересованно спросил Карамзина: — Как продвигаются дела, Николай Михайлович, с печатью первого тома?
— Лучше не спрашивайте, первый лист будет готов едва ли не через месяц-полтора, хотя уже дано вперед 8000 рублей. — Карамзин стал мрачен. — Примечания тяжелы, прежде всего для глаз, и даже для меня оттого скучные: каковы же будут для читателей? — Он махнул рукой. — Я требую, а типография смотрит на меня медведем… Тоска зеленая. Хуже нет истории, как быть издателем! Когда-нибудь меня поймете. Пойдемте ко мне, я вас заставлю выслушать предисловие к истории, которое я закончил править перед отдачей в набор… Катерина Андреевна, пришли к нам Соню, пусть принесет чаю…
Екатерина Андреевна переглянулась с Пушкиным. Тому показалось, что смотрит она со значением.
Пушкин с хозяином перешли в его кабинет, который находился во флигеле. Там Карамзин усадил его на диван в первой комнатке (кабинет был в две комнаты) и стал читать корректурные листы; Пушкин внимательно слушал.
— «История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков их потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего…» — Карамзин остановился и посмотрел на Пушкина: — А было так: «История для народа то же, что Библия для христианина». Может быть, так и оставить? Первая фраза задает тон всему.
— Может быть, вначале было и проще, но тон взят вернее теперь… История — это в некотором смысле священная книга народов!
Пушкин осторожно глянул в окно и увидел, что к ним прямо через двор идет Соня Карамзина с подносом. Соня была дочкой Карамзина от первого брака. Он улыбнулся и подумал, не приударить ли и за ней, но отогнал от себя эту мысль. Четырнадцатилетняя Соня была мила той мимолетной прелестью, которую дает этот возраст даже любой дурнушке, а Соню дурнушкой назвать было нельзя.