Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
Шрифт:
— Благодарю прежде всего вас, Егор Антонович! Это вас я должен поминать в моих молитвах!
— Сначала государя. Всегда сначала государя! — подчеркнул Егор Антонович.
— А я думал, сначала Господа Бога! — съязвил Пушкин.
Энгельгардт положил лист бумаги на конторку, где лежали черновик и чистые листы бумаги, укоризненно покачал головой и вышел. Пушкин тут же присел за конторку и принялся набрасывать какой-то рисунок на полях черновика.
Энгельгардт шел по коридору и вдруг вспомнил, что государь с ним говорил и о скорейшем выпуске
Он вошел в номер Пушкина, когда тот что-то увлеченно рисовал. Услышав за спиной шаги и обернувшись, Пушкин растерялся, однако успел быстро спрятать листок бумаги под другие. Энгельгардт заметил это и спокойно протянул к нему руку:
— Дай-ка!
Пушкин не мог противиться, и директор завладел листком. К его удивлению, он увидел на нем злобную карикатуру на себя.
— Вот ваша благодарность, господин NN, — печально сказал он и снова вышел в коридор, положив листок на конторку и забыв про стихи. Он шел, подергивая плечами от чувства неприязни и гадливости, которое возникло в нем при очередном свидетельстве людской неблагодарности.
Пушкин взял в руки карикатуру, внимательно посмотрел на нее, потом добавил несколько штрихов.
В этот момент заглянул к нему Большой Жанно.
— Ушел?
— Ушел, — сказал Пушкин и усмехнулся. — Но сначала перешел… на «вы», что, как ты знаешь, выражает у него высшую форму неодобрения. Право, он смешон. В своих кюлотах, чулках и туфлях! Что-то есть в нем лакейское…
— Ты же знаешь, что при дворе положено ходить только в коротких штанах! — напомнил Пущин. Он не любил, когда Пушкин задевал Егора Антоновича.
— Однако князь Нелединский-Мелецкий в туфлях и чулках не ходит, не расшаркивается, а носит сапожки! — парировал Пушкин. — Все зависит от человека. Ну да Бог с ним! Посмотри-ка, Жанно, вот это послание. — Пушкин достал из ящичка конторки совсем другое письмо.
Жанно, присев на кровать, стал читать послание, но почти тут же с удивлением взглянул на друга:
— Это же любовное послание? Надеюсь, не княжне?
— Конечно, нет… Это…
— Мадам Смит?
— Не только ей. Я его пошлю в два адреса.
— Кому еще? — удивился Жанно.
— Я не могу открыться. Но они друг друга не знают, так что всякая случайность исключена.
Жанно снова заглянул в текст письма, потом поднял глаза на Пушкина:
— Вторая тоже вдова?
— С чего ты решил? Нет.
— Посмотри, ты отправил ее мужа на небеса.
Пушкин взял письмо и принялся хохотать.
— Нет, ее муж здравствует! И дай Бог ему здоровья! Надо же, не заметил. Вот следствие лени, во втором письме исправлю.
— А если письмо попадет Егору Антоновичу? Ведь он тебя узнает по почерку!
— Будем надеяться, что оно попадет адресату. А вот взгляни: на княжну эпиграмма! — Он достал листок из ящика конторки.
— Ты неисправим, —
Мадам Смит была с визитом у сестер Велио; многие царскосельские дамы, по связи старшей сестры с императором, о чем знали все в Царском Селе, искали их благосклонности. Впрочем, принимала сегодня только старшая сестра София.
— Этот юный Пушкин заставляет о себе говорить не только как о поэте, — сказала молодая вдова Софии Велио. — Как ты думаешь, Софи, это правда, что государь приказал Егору Антоновичу его высечь? Егор Антонович это отрицает, я его спрашивала. Но при его деликатности он может и скрывать это? Ведь он не исполнил приказания своего государя?
Мне думается, Мария, это — сплетни… — сказала София. — Государь добр; лицеистов никогда не секли; к тому же невелика шалость… Каждый может обознаться — ночью все кошки серые…
— Так это было ночью, Софи? — с придыханием вопросила мадам Смит.
— Может, и вечером, но было темно. Но эта Волконская такая мерзкая особа, похожа на старую мартышку, мне просто жаль обознавшегося молодого человека…
— Я с ним едва знакома, но он показался мне таким милым… Я даже была бы не против, чтобы он обознался так со мной… — пошутила она.
— Ты это серьезно?
В это время в гостиную вошел слуга и объявил:
— Князь Горчаков, барон Дельвиг, господа Пушкин и Яковлев.
— Проси, — сказала София, взмахнув веером. — Легок на помине, шалун. — И посмотрела на мадам Смит. Та, неожиданно для себя, вспыхнула. — Хотя подожди… — Лакей остановился и ждал приказаний. — Мне кажется, Мария, если ты подождешь в соседней зале, — тихим голосом предложила она мадам Смит, — я смогу прислать к тебе этого безумца. — Она видела, что Мария колеблется. — Ну, решайся же!
— Я пошутила…
— Нет, я заметила, как ты вспыхнула, когда мы заговорили о нем…
— Если… — Мадам Смит встала и замешкалась.
— Ну же!
— Может, на минуту. А повод?
— Брось, меньше об этом думай, я пришлю его, и все тут. А ты уж найдешь, о чем с ним поговорить…
Мадам Смит недоуменно передернула плечами и все же вышла в соседнюю залу, неплотно притворив за собой дверь.
Зови, голубчик, лицейских, — сказала София Велио лакею.
Лакей вышел, на сей раз оставив дверь открытой, и через мгновение появились лицейские, ожидавшие приглашения в прихожей. Миша Яковлев, шедший впереди, как всегда кого-то изображал.
— Я так рада вам, господа. На той неделе мы почти не принимали, maman до сих пор немного больна. Надеюсь, мое общество вам не наскучит.
— Сударыня, какие прекрасные розы! — сказал князь Горчаков, заметив букет свежих чайных роз.
— Это государь прислал maman из своей оранжереи, узнав о ее болезни, — потупившись, сказала София Велио. — А вы, Пушкин, большой шалун! И не вздумайте отрицать, в Царском Селе все становится известным тотчас.
— Если бы вы еще нам сказали, от кого вы узнали про это происшествие, — усмехнулся Пушкин.