Пусть будут все
Шрифт:
– Говори, пожалуйста, тише.
– Всем подряд, даже Рае! Нет и нет, она среди нас не жилец.
А малина во рту так и таяла, а слезы стояли-стояли в глазах да как полились. Но чувство, что от тебя уже ничего не зависит, что слезы вливаются в тот же небесный поток – или в реку Коцит? неважно! не тебе выбирать! – все равно было слаще распаренной на солнце малины. И да, в этом смысле в больничке происходило похожее: не тебе было знать и решать. А только угадывать, и бросаться, и радостно делать.
Даже Митрич,
Нет, что-то все-таки здесь не так…
Запуталась ты, Опёнкина, недоспала и запуталась. Где Комарово, а где больничка! Где река жизни, а где – вдруг подхвативший тебя поток “да будет не моя, но Твоя воля”? Не было этих слов в больничке, а Чья-то воля была. И исполнить ее можно было только лишь деланием. И оно же оказывалось наградой.
А что Комарово? А вот что: приготовительный класс – как сейчас у Ксеньки с Филиппом. Как у любого, кто входит в жизнь. Потому и слово одно и то же – любовь, а не четыре, как у некоторых язычников, или, кажется, даже пять: эрос, филия, сторге, агапе… забыла… Но если сказать: дорогие Ксенечка и Филипп, вы уж на первой ступени, пожалуйста, не останавливайтесь, а расширяйте круг тех, кого любите, а любовь – ведь это служение, – получится назидательно, даже самонадеянно, словно не у Вячека были в роду священники, а у нее.
Кстати, у Риммы Воротниковой из последнего выпуска была в сочинении эта мысль. Спорная, но не по-детски глубокая: без памяти об эросе скудеет и выхолащивается агапе. Надо найти ее сочинение. Кстати, там в самом начале было забавное: “Земной и мимолетной любви, какую мы находим в рассказах Бунина, в произведениях Андрея Платонова нет. Но это на первый взгляд обнадеживающее обстоятельство оборачивается для героев, даже малых детей, большой бедой”. И если получится это как-то превратить в пожелание: чтобы всего побольше – и любви, и малых детей!..
Телефон. Боже мой! Городской. Ну да, на городской из-за границы дешевле. Я ничего не боюсь. У меня уверенный голос. Уверенный и певучий.
– Але! Я вас слушаю.
– Валера, не спишь уже, да? Валера, але. Валера?
– Ты?
– Ну?
– Шамилик, а почему так рано?
– Хочу знать, что надо. Цветы надо? На выкуп, что надо – конфеты, вино?
– Нет, дети сказали, они всё сами…
– Так, слушай давай. На часах семь тридцать четыре. Я у тебя буду в восемь тридцать, в восемь сорок…
– Шамиленький. Не сейчас, не сегодня! Пожалуйста!
– Валера, проснись! У тебя когда дочь замуж выходит? Я у двери поставлю – и уеду! Всё.
Бросил трубку. Поставит он у двери, как же. У него
Столько лет ждать звонка – и не поговорить?
Успокоиться и найти сочинение Воротниковой. Это не так уж и сложно. Только забраться на стул. Всё – по папкам. Все папки подписаны. Если бы не цейтнот! А вот, кстати, тетрадка, ах, как кстати, с Ксенькиными детскими словечками и выражениями:
“1 год и 4 мес.
– Скажи “мороженое”.
– Нетю!
…1 год и 11 мес.
– Моя копатка! (лопатка).
…3 года и 9 мес. Вбежала, смотрит, как бабушка говорит по телефону.
Бабушка не без досады:
– Синька, что?
Царственно:
– Ничто!
…5 лет и 8 месяцев.
Кс.: – А динозавры в раю бывают?
Вяч.: – Хороший вопрос!.. Конечно! Должны “бывать”! В смысле “быть”.
Кс. (скептично): – А в рай – непременно?
…7 лет и 1 месяц. Идет с отцом в школу после болезни.
Вяч.: – Скажешь, Светлана Геннадьевна, я очень рада вас видеть.
Кс.: – Пап, но это же будет неправда!”
Найти бы хоть что-то под свадьбу, хоть на живую нитку, а приметать.
“12 лет, 2 мес., 2 дня.
Вячек сегодня сказал: когда К. подбегает и у нее из глаз выплескивается радость (так и сказал: словно из родника), я только в эту минуту знаю, ч т о есть радость, радость как доплатоновский эйдос, который я почти могу осязать”.
Это когда они только-только приехали из Торжка.
Опять эсэмэска! Не буду слезать со стула. Или буду? Господи, и телефон – городской.
Без одышки! Легко, весело. Осязать, радость, эйдос…
– Да! Да-да!.. Але? Але! Вас не слышно.
Это – он… Но, наверное, он не поверит.
– Я вас в самом деле не слышу! Перезвоните, пожалуйста.
За эти годы он прилетал в Москву дважды – и дважды звонил. И Лера вот так же алекала, а потом говорила: нет, вас не слышно. А он говорил: дуреха! Без обиды, без горечи – сострадая человеческой глупости как таковой. Но только это не глупость была, а ее незамысловатость, односложность… элементарность простого числа, не ведающего о том, что такое деление. Черно-белость и, да, видимо, все-таки глупость. И что же будет теперь, если он больше не позвонит?
Так, а что у нас на мобильном?
“Мамсик, машинка строчит? Есть креатив насчет ленты букета невесты”.
Утречко летело к черту… О господи, опять городской.
– Але, да? Да-да!
– Ты меня слышишь?
– Слышу, да.
– Ну привет.
(Какой у него напряженный голос. И у меня. Я даже не понимаю, как его называть.)
– Как дела? Ты чем-то расстроена?
– Да нет. Всё ничего.
– Только в русском возможны две фразы с двумя антонимами в каждой, и при этом смысл высказывания…