Пусть умрет

Григ Юрий

«Разваливается страна, ник-к-какога уважения к власти, ник-к-какога порядка!» – вспомнил он четкий вывод начальника отдела подполковника Аристократкина.

 Игнаточкин бросил испытующий взор на репортера и почувствовал, что, несмотря на заветы подполковника, не может побороть в себе возникшее с первого взгляда и усиливающееся с каждой минутой чувство симпатии к этому, продолжающему добродушно улыбаться, человеку.

«Ага! – догадался он, – это потому, что сравнение со вчерашними хамами из конторы стопудово

не в пользу последних.

И чего им всем только дался этот несчастный таджик?! – Он не заметил, как начал называть беднягу таджиком. – Ну, обалдеть! Просто о-бал-деть! Вот интересно – чего этому газетчику-то надо?»

– Так я не помешал? – осведомился журналист вежливо.

– Нет-нет, – стараясь говорить так же вежливо, ответил следователь. – Так говорите, вас интересует дело о неопознанном трупе из залива?

– Очень... – подтвердил журналист.

– Да, действительно, я расследовал этот загадочный случай.

Он поднялся из-за стола и принялся в задумчивости ходить по комнате. В силу ограниченности пространства, отпущенного кабинету строителями, прогулка эта заканчивалась чрезвычайно быстро и, чтобы не упереться лбом в стенку, ему приходилось всякий раз резко разворачиваться.

«По-моему получается эффектно», – пришло в голову старшему лейтенанту, и он спросил:

– А откуда вам известно про это дело? Мы это... справок по неоконченным делам не даем. В интересах следствия.

– Ну... – протянул журналист туманно, – сами знаете, у нас, газетчиков, свои каналы добывания информации. Слишком сложно объяснять. Да и, честно говоря, не имеет значения. Но ради бога, никаких нарушений! Только то, что разрешено.

– Ясно... Ну, нарушений мы и без вас не допускаем. А по поводу информации… Знаете, я и не надеялся на полную откровенность в таком вопросе. Но меня попросили ознакомить, так сказать. Хотя всё это очень странно... пум-пум... – пробормотал озадаченно Игнаточкин.

Пумканье, по всей видимости, помогало молодому следователю сосредоточиться на конкретной проблеме.

– Что, извините, «пум-пум, странно»? – спросил осторожно, как будто боясь спугнуть ход его мыслей, журналист.

– Да, нет, это я так – о своем... Знаете, начальство везде одинаково. У вас, наверно, тоже так – сначала одно прикажут, на следующий день – наоборот... ну то есть противоположное. Странно, странно, – еще раз покачал он головой из стороны в сторону.

Потом вспомнив, что противоречивые приказы не обсуждаются, так же, как и непротиворечивые, решился:

– Ну что ж, расскажу все, что могу...

– Вы меня весьма обяжете, – обрадовался журналист. – Поймите правильно – я отнюдь не хотел бы вторгаться в вашу кухню. Повторяю, только открытую информацию. То, что считаете возможным.

– Фактически до суда вся информация является закрытой, но кое-что расскажем, расскажем, –

попытался набить себе цену старший лейтенант.

И вдруг в его голову пришла шальная мысль: «А может плюнуть на эту гэбню. Все ж таки не 37-й – поди к стенке не поставят. Пусть сами и колупаются в своем дерьме, шпиономаны хреновы, а я проведу собственное расследование. Вот с этим газетчиком вместе и проведем. А что? Он вроде ничего, не нахал, нормальный мужик».

А «нормальный мужик» уже вытащил блокнот, и неожиданно всё вокруг преобразилось.

Игнаточкин даже не понял, как это произошло, но ему вдруг показалось, что он знаком с этим человеком очень долго, может быть лет сто.

И сидят они, непринужденно, по-дружески так, беседуют. Он жалуется ему, как другу – какая сволочная все-таки у них, в правоохранительных органах, работа. А журналист хлопает его по плечу и выдает:

– Знаешь, Паша, у меня появилась чудовищная догадка... Но вначале ты мне об этом деле с мертвым таджиком расскажи поподробнее. Кстати, это еще не факт, что он таджик. Да, не смотри на меня так, рассказывай, а я тебе потом про догадку.

И Игнаточкин рассказывает своему другу Сашке Максимову – а они уже будто бы друзья и на «ты» – подробно, как это было. Про бомжей тех, которые труп в заливе нашли, рассказывает; про Шниткина и его заключение о мече; потом про то, как в брошенном автомобиле нашли сам меч; как он, Игнаточкин, поверив Шниткину, решил связать этот меч с трупом; как потом все зашло в тупик. Рассказал все вплоть до последнего показания одного из алкашей, которое пробудило в нем слабую надежду. В общем, про все рассказал.

Когда он закончил свой рассказ, Максимов, поразмыслив с минуту, говорит:

– Ну а теперь слушай меня, Паша. В одном ты прав – этот несчастный скорее всего из Средней Азии. В наше время этих парней легче всего прикончить и никого это не расстроит. А вот почему прикончили, Паша? Ты думал о мотиве? Соображай... За что у нас гастарбайтеров приканчивают? Люди они небогатые, значит, ограбление исключаем. Так?

– Угу...

– Наци, скинхеды?

– Нет, не прокатывает. Эти гады после налета тут же разбегаются, убитых и раненых бросают на месте преступления. А здесь явная попытка избавиться от трупа и избежать идентификации.

– Тогда может – свои?

– Тоже сомнительно, – отрицательно головой покрутил Игнаточкин. – Ни разу не слышал, чтобы они от трупа избавлялись. Да еще таким способом. А тут... Агата Кристи какая-то получается. Они ее не читают.

– Но кино-то смотрят.

– Кино смотрят, – согласился Игнаточкин, но все равно – не их формат. И не забудь про меч и способ нанесения ранения, не совместимого с жизнью.

– Вот именно, Паша, вот именно! Меч… и удар, Паша, удар… Ты знаешь, кто такие удары наносил?