Пустая шкатулка и нулевая Мария. Том 7
Шрифт:
– Пожалуйста, подожди до завтра, – с горечью отвечает Кадзуки на признание Моги.
И, будто за ним гонится что-то, он исчезает в школьном здании, оставив недоумевающую Моги одну.
Вскоре он появляется на крыше. И без колебаний влезает на ограду.
– Что он делает?.. Он же не собирается спрыгнуть, правда?.. А!.. Понятно, он догадался что мир повторяется, и поэтому…
Глядя на землю под собой, Кадзуки шепчет:
– Мария!
– _!_!_!
Кадзуки прыгает и разбивается насмерть с единственной целью – встретиться со мной.
Но
– Не надо, Кадзуки…
Это бесполезно. Ты меня не найдешь. Этот мир может существовать только без меня, и ты должен это знать.
– Я тебе не нужна, чтобы быть счастливым! У тебя есть Моги! У тебя есть друзья – Харуаки и другие. Они поддержат тебя. Тебе надо просто прекратить искать меня… но ты!
Кадзуки не смог меня найти и снова совершает самоубийство, чтобы сохранить память.
Он разбрызгивает содержимое черепа у меня на глазах.
Бессмысленный поиск меня продолжается. Раз за разом Кадзуки кончает с собой, превращаясь в шматок плоти. Ни один человек в здравом уме не смог бы продолжать этот кошмар, и действительно, Кадзуки постепенно сходит с ума, теряет рассудок. Но продолжает искать меня.
Бессчетное число раз я кричала: «Прекрати!» – но Кадзуки продолжал умирать у меня на глазах.
Небо становится все краснее, трупов все больше. Наконец я поняла, почему этот мир выглядит так странно, почему он так не похож на остальные миры.
Кадзуки сам красит небо в цвет крови. Это он создал куски плоти, устилающие землю. Умирая раз за разом, он идет против назначения этого мира.
Кадзуки начал делать это задолго до того, как я начала наблюдать. Это явно не первый раз, когда он стал убивать себя, чтобы сохранять память.
Он идет против «Ущербного блаженства». Результаты сражения со счастьем этот мирок сдержать не в силах; потихоньку он наносит урон самому «Ущербному блаженству» – что и проявилось в остальных мирках в форме разрушительных инородных тел.
Это насилие сродни терроризму смертников с бомбами; от него никто не получает выгоды.
– Как я могу остановить Кадзуки?..
Даже когда он сдается, перестает сохранять память и решает найти счастье с Моги, это длится недолго. Рано или поздно он снова осознает, что мир повторяется, и снова начинает убивать себя. Он повторяет это вновь и вновь.
Это ад. И для него, и для меня.
Но ад, изначально созданный мной.
– Вот это…
Вот это счастье, которого я хотела? Нечто настолько уязвимое, настолько легко исказимое?
Если так, мою «шкатулку» надо унич-…
…Нет, не надо скоропалительных выводов. Все остальные, на ком я ее применяла, не осознавали, что все вокруг них фальшивое, и наслаждались счастьем.
Кадзуки – исключение; в нем есть что-то особенное, что позволяет ему различать обман и заставляет сопротивляться.
–
Его чувства ко мне? Но едва ли он делает то, что делает, ради меня. Честно говоря, я предпочла бы, чтобы он забыл обо мне, чем чтобы страдал так сильно. Если бы я только могла, то с радостью вошла бы в этот ад вместо него. Мне стократ тяжелее видеть, как он страдает, чем страдать самой.
Кадзуки должен знать мои взгляды и предпочтения.
– Кадзуки… приди в себя. Никто не желает того, что ты делаешь. Еще не поздно. Забудь обо мне и найди свое счастье!
Однако тут впервые за долгое время ко мне обращается «осадок»:
(Это еще только начало.)
Я поражена, но вскоре обнаруживаю, что его слова не были ни ложью, ни даже преувеличением.
Ад Кадзуки изменился к худшему и начал пытать его всеми мыслимыми способами.
Он прибег к абсолютно запретному методу: убил Моги. Потом убил своих друзей. Убил свою семью. Убил невинных горожан.
Он хочет избавить мир от людей, чтобы в нем не осталось места для счастья.
Убийство ранит Кадзуки гораздо сильнее, чем самоубийство. Если он будет продолжать, то к моменту, когда он сумеет выбраться из «шкатулки», от его рассудка мало что останется. Совесть будет терзать его до конца жизни.
– Прекрати, Кадзуки… прекрати уже…
Я уверена, что Кадзуки отлично сознает последствия своих поступков, и все же убивает – ради того, чтобы встретиться со мной. Его не остановить.
Из-за его убийств по миру начинают расходиться трещины.
Ах… они – воплощение моего колеблющегося сердца. Моей колеблющейся веры в «Ущербное блаженство».
В конце концов Кадзуки удалось избавиться от всех, кто населял этот мир.
Отсутствие жизни вокруг него означает, что лишена смысла и его собственная жизнь. Смысл человека определяется существованием наблюдателей. Оставшись один, Кадзуки постепенно теряет человеческие умения. Он уже не умеет ездить на мотоцикле, он уже не умеет пользоваться лифтом, он уже не умеет писать, он постепенно разучивается говорить.
Кадзуки становится неспособен делать что бы то ни было.
– Господи!.. – вырывается у меня стон. – У него… уже совсем ничего не осталось, да? Он потерял все!
Каким бы фальшивым ни был этот мир, Кадзуки уже никогда не оправиться от столь громадной потери. Ему уже не помочь, даже если я уничтожу «Ущербное блаженство».
– Он потерял даже больше, чем я!
Но и лишившись всех навыков и умений, Кадзуки не останавливается; его все время тянет к одному и тому же месту. Едва в сознании, он все же каждый раз безошибочно приходит в мою старую комнату. А потом начинает звать меня по имени и колотить в стену. Снова и снова. Он продолжает бессмысленно бить по стене в течение чуть ли не бесконечности. Мое имя постепенно стирается из его памяти, но стучать он не прекращает. У Кадзуки уже нет души; он просто исполняет программу, которая была в него заложена.