Пустой мир 3. Короны королей
Шрифт:
Небольшая площадка в самой высокой точке Арки Ворот едва могла вместить десяток человек, а места для схватки едва хватало и на двух сражавшихся бойцов. Вокруг них кипела схватка между гвардейцами и бойцами «рогатого полка», но никто не решал приблизиться к схватившимся друг с другом командирам.
— Значит, все решится именно здесь! — снова заговорил его соперник. — Ты тот человек, которого я должен был встретить. Тот, кому я должен противостоять, чтобы познать момент Истины! Я рад, ты достойный противник!
Эдвард не стал отвечать, блокировав очередной выпад щитом, сам перешел в контратаку, заставив его перейти в оборону. Дефлектор щита почти разрядился, так что очередной блок вражеского клинка оставил на металле оплавленную глубокую царапину. Ругнувшись,
— Ты был достойным, — сообщил его противник, — но теперь умри!
Залп плазменного огнемета из модуля на правой поручи был быстрым, но предсказуемым. Эдвард успел сделать единственное, что было возможно в этой ситуации, подставив свой штурмовой щит прямо под поток белоснежного пламени. Залп огнемета, переведенного в постоянный режим, почти сразу же сбил остатки дефлектора и теперь языки пламени облизывали быстро накаляющийся металл. Толстая броня еще не плавилась, но ее температура превысила пороговое значение, раскаляя внешнюю броню доспехов. Материал термоизоляции начал плавиться, отдельные капли попадали на кожу, прожигая ее. До боли закусив губу, Эдвард бросился вперед, прямо на противника, но тот отступил в сторону и снова полоснул огнеметом, задев нескольких ближайших к ним солдат.
Снова подставив щит под удар плазменного пламени, Эдвард, до крови прокусив губу от боли в медленно запекавшейся в латах руке, снова атаковал, рассчитывая ударить саальтца мечом, но лезвие опять прошло мимо. Прикрытый завесой из пламени, его противник отступил в сторону, с легкостью избежав удара. Оплавленный щит превратился в кусок бесполезного металла, и барон, остановившись, сбросил его с руки, отдав мысленный приказ системе нейроинтерфейса. За все время боя система жизнеобеспечения загнала в кровь столько стимуляторов и лекарств, пытавшихся компенсировать напряжение схватки и тупую ноющую боль в обожженной руке, что сердце стучало в висках как молот, каждый вздох давался с трудом и глаза застилало кровавой пеленой и только Небесам было известно, что или кто помогает ему сражаться.
— Здесь решится судьба Рейнсвальда, — уверенно ответил его соперник, снова наводя на него наручи с огнеметом. Эдвард не дал ему говорить, сделав опасный выпад и вынудив защищаться. Вложив в атаку всю свою силу, он наносил удар за ударом, заставляя своего противника отступать и не позволяя сделать еще один залп. И все же, отведя один удар щитом, а потом сразу же перехватив второй выставленным мечом, откинув его в сторону, Редрик добавил: — Этого момента я ждал.
Огнемет сработал с минимального расстояния, направленный Эдварду прямо в лицо, ни блокировать, ни защититься он уже не успевал. И барон инстинктивно сделал отчаянный жест. Подставив под огонь левую руку, он заткнул ладонью выдувное отверстие. Пламя взревело, плавя термостойкое бронирование перчатки, и давление внутри огнемета, не находя выхода, моментально подскочило, преодолевая все рассчитанные пределы сопротивляемости. Оружие почти сразу же взорвалось с яркой вспышкой.
Эдвард почувствовал вспышку боли в руке, почти сразу же исчезнувшую, и едва смог устоять на ногах, когда взрывная волна отбросила его назад. Сервоприводы протестующе взвыли, но силой воли он заставил себя не только не упасть, но и снова атаковать, хрипя, выдыхая кровавую пену, заливающую внутреннее забрало.
Его противник лишился руки и больше части левого плеча, а грудь оплавилась из-за вспыхнувшего огнеметного топлива. Он сам едва стоял на ногах, но смог отбить пару выпадов, рыча и хрипя из-под оплавленного забрала шлема, просевшего вниз и уже обжигавшего лицо каплями раскаленного металла. Редрик ослеп, когда разбившееся от резкого перепада давления внутреннее забрало располосовало ему лицо, но еще пытался защищаться, сохраняя образ врага перед невидящими глазами. Он почувствовал, как лезвие вражеского клинка вошло в его грудную клетку. Эдвард навалился всем телом на эфес шпаги, вместе с ним опускаясь на горячие золотые плитки площадки.
— Это мой момент Истины! — прохрипел Редрик, падая на колени и цепляясь уцелевшей
— Истины… нет, — ответил Эдвард, собираясь с последними силами и, дернув оружие в сторону, разрубил своего противника пополам на уровне ребер. Пытаясь подняться с колен, он оперся на шпагу, но клинок легко вошел в золото, сверкая силовым полем, чтобы не упасть, Эдвард подставил левую руку, но неуклюже скатился на бок, с удивлением обнаружив, что опоры нет. Руки нет. Из-под оплавленного наплечника торчали лишь обугленные обломки костей и еще дымящиеся обрывки мышц. Тело не выдержало последнего адреналинового всплеска и стало вдруг тяжелым, как будто чужим, наполнилось чудовищной тошнотворной усталостью, заволакивающей сознание. Барон лежал на ладони золотого колосса рядом с телом поверженного врага и смотрел в черное небо, рассекаемое залпами энергетических орудий и мимолетными вспышками пролетавших перехватчиков, пытаясь вдохнуть открытым ртом и не мог. Хотелось закрыть глаза и уже никогда их не открывать.
И прежде, чем черная пелена унесла с собой остатки ускользающего сознания вместе с болью и желанием жить, он почувствовал, как его руку кто-то крепко, но в тоже же время нежно сжал. Повернув голову, Эдвард увидел Изабеллу, сидевшую рядом с ним на коленях. Она была такой же, как в последний день, когда он видел ее живой. В белоснежном подвенечном платье, изящная и хрупкая она словно светилась на фоне пустых черных небес.
— Из… ты пришла… — образ колыхнулся, поплыл, Эдвард сморгнул слезы и попытался крепче сжать руку, почувствовать ее ладонь, но пальцы почти не слушались.
Его любимая молча улыбалась ему, словно во всем мире остались только они одни.
========== Глава 19. Законы долга ==========
Глава 19. Законы долга.
Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них — память.
Рэй Брэдбери
Де Люми отошел к столу налить себе еще вина, наблюдая за происходящим с вялым интересом. Этот гористарский вассал, Де Ално, не вызывал у него ничего, кроме брезгливости. Людей подобного типа он не любил, не считал их равными себе и в делах предпочитал использовать исключительно для своей выгоды. Толстяк был трусом, но другого рода, не из тех, что в панике и слезах убегают от первой же опасности. Этот человек был вооруженным трусом, проецирующим собственные страхи и неуверенность в агрессию и безудержную жажду власти. Он уничтожал собственные страхи, и чем больше боялся, тем сильнее жаждал их сокрушить. И тем легче им было манипулировать, достаточно дать иллюзию поддержки и мнимую уверенность в своих силах, чтобы он, как послушная ручная собачка, бежал в ту сторону, в какую укажут.
Де Ално боялся выступить, и его надо было подтолкнуть, чтобы создать дисбаланс в лишенном графа феоде. Пришлось убедить его в том, что Остезейский Союз не видит никого другого в качестве преемника, обещать привилегии, подкупать деньгами и обещанием неограниченной власти в феоде. И тогда он стал бояться тех, против кого выступил, но в его руках оказалось достаточно силы, чтобы попытаться их раздавить. Де Ално боялся поражений, и чем больше втягивался в войну, тем больше нуждался в войсках. Остезейцы оплачивали наемников взамен на вывозимое из подконтрольных ему территорий население, промышленность и сырье. Обоюдно выгодный обмен продолжался до тех пор, пока в дела феода не вмешался Эдвард, гораздо более интересная и непредсказуемая личность, на которую глава Союза имел далеко идущие планы. И Де Ално сразу же стал заранее пожертвованной, но пока нужной пешкой в совершенно другой игре.
Сейчас он откровенно наслаждался давно обещанной и наконец обретенной властью с полной уверенностью, что за его спиной стоит несокрушимый Остезейский Союз. Может быть, он и подозревал, что его используют в играх против Тристанского бароната — факт срыва переговоров не мог не указывать на это — но стремление к власти и дары, обещанные остезейцами, ослепили и оглушили старого глупца. От этих мыслей Де Люми даже фыркнул себе в бокал, глядя, с каким рвением Де Ално разыгрывает кровавый спектакль.