ПУТЬ ХУНВЕЙБИНА
Шрифт:
– Мы устраиваем эти праздники для рабочих, которые сочувствуют Lutte Ouvriere, для их семей. Люди приходят целыми семьями, с детьми, со стариками. За обычные развлечения им платить не по карману, а у нас они отдыхают, общаются.
Пьер не преувеличивал. Все было так, как он сказал. В зале продавалась, конечно, политическая литература, но основной упор был сделан на концерт и ужин. На сцене танцевали мулаты и мулатки с острова Маврикия…
Поездка в Париж произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, я увидел, что на
И все же я благодарен активистам Lutte Ouvriere. Пьер и Сандра терпели меня два месяца, Мокки опекала меня. Миша Максимович, видя, что меня мучает аллергия, отвел меня к дорогому врачу-кожнику (румынского происхождения) в центре Парижа, а потом купил мне лекарства, которые прописал врач, и эти лекарства мне сильно помогли, фактически вылечили меня. Я все это помню и никогда не забуду добро товарищей. Теплые воспоминания у меня остались о рядовых активистах, рабочих и студентах. Это прекрасные, искренние люди.
Я обронил, что Париж изменил меня внешне. Да, я прибарахлился. Купил хорошие джинсы, джинсовую куртку, куртку французских ВВС, ботинки американских десантников и, конечно, арабский платок. Когда я в Ленинграде сошел на перрон Варшавского вокзала, мама не узнала меня. Я изменился.
Пьер проводил меня на Северный вокзал, в Париже похолодало, выпал снег. Я купил в Париже огромный чемодан, чтобы увезти все вещи, которые приобрел во Франции. Мне хотели еще дать ротатор для печатания листовок, но я сказал, что все не увезу.
– Это очевидно! – согласился Пьер. И мы решили, что ротатор привезет в Москву активист LO, а его там встречу. Бедняга собирался лететь в Союз на самолете, но организация приказала ему ехать на поезде.
Нас представили друг другу в кафе. Помню, это был худощавый, носатый парень лет 35.
– Но ты и так узнаешь его, - сказал Пьер. – Человек с ротатором – это сразу заметно.
Если учесть, что ротатор сохранился со времен Сопротивления, то Пьер был совершенно прав.
Перед самым отправлением поезда в купе вошел мужик. По нему сразу было видно, что он мой соотечественник. В меховой шапке, в нелепом пальто, вроде моего. Но главное – лицо. Лицо нашего человека, оказавшегося на Западе. Растерянное, какое-то. Его провожал чернобородый парень в косухе. Они попрощались, парень говорил на хорошем русском.
Мужик мне стал показывать какие-то жесты. Я признался, что я тоже из Советского Союза. Мужик сразу расслабился. Выяснилось, что он возвращается из Испании, из Барселоны, с какого-то конгресса свободных профсоюзов, на который его пригласила анархистская конфедерация – CNT.
– Я из Днепропетровска, мы с мужиками профсоюз создали, наши местные анархисты (как
– Выпить не хочешь? У меня коньяк есть, испанский…
Я отказался.
– А я выпью, мужик достал из сумки бутылку и показал мне:
– Чего написано-то? Торрес! Хоро-о-оший коньяк! Я пробовал. Купил пять бутылок: домой, если гости придут – на стол поставить, и мужикам две бутылки.
Профсоюзник налил себе полстакана бренди и залпом выпил.
– Фу, перенервничал! Хорошо тебя встретил. Ты по-французски-то понимаешь, а то я ни бум-бум.
Я признался, что не французским не владею.
– А по-немецки?
– Немного.
– О, поможешь мне тогда продать в Берлине палехские игрушки, яйца палехские. Они на Западе-то в цене, верно?
Я понял, что встрял. Не сказал ни да, ни нет. Ходить по берлинским магазинам с палехскими яйцами я, конечно, не собирался.
Утром мы приехали в Берлин. Я сдал вещи в камеру хранения, помню, заплатил 10 марок, зарезервировал место в поезде до Ленинграда. Днепропетровец попросил купить ему билет куда поближе, чтобы меньше заплатить, до советской границы. И мы с моим новым знакомым пошли гулять по Берлину. Побывали у Рейхстага, у Бранденбургских ворот.
На обратной дороге мы оказались в центре Западного Берлина.
– Ты глянь, какое изобилие, а! Глянь! Живут же люди, - причитал мой спутник.
И вот началось то, чего я опасался - он стал просить меня помочь в продаже яиц. Я отказывался, он умолял:
– Дим, ну ты же знаешь по-ихнему.
Я сдался. Он затащил меня в бутик, я на ломаном немецком кое-как объяснил его хозяевам, что «майн фройнд» хочет продать русские сувениры.
– Вот, вот, пожалуйста, смотрите – па-лех-ские яй-ца. Па-лех! Понимаешь? – кричал он. Управляющий или хозяин посмотрел на яйца и покачал головой: нет, не нужно.
Я готов был провалиться сквозь землю от стыда.
Выйдя из магазина, так и сказал: хочешь – продавай сам, я больше не буду тебе помогать, мне стыдно, я не хочу позориться.
– Ну мы деньги-то поделим!
– Я же сказал – нет!
Он заходил в магазины, его везде отшивали, мы зашли в крупнейший европейский универмаг – он и там стал приставать к продавщицам со своими яйцами, их естественно, не купили.
Подошел час отправления. Меня пустили в вагон, а профсоюзника нет. Оказалось, что он купил билет не на скорый поезд, а на электричку, которая шла до Бреста.
– Прости, я не могу тебе помочь. Доедешь до Бреста, а там уже до Украины рукой подать, - сказал я на прощание.
Меня мучила мысль: «Наверняка этот мужик также вел себя в Барселоне, если не хуже. Что теперь будут думать о нас, о советских активистах, испанские анархи?».
На советской границе мой чемодан привлек внимание таможенников, но проверить его они не успели. В Латвии в купе сел какой-то лысоватый субъект. Узнав, что я возвращаюсь из Франции, он стал смотреть на меня как на небожителя.