Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния
Шрифт:
— Спасибо вам за все. Но завтра я ухожу домой. Мне надо домой. Я хочу быть дома! — и после этого сразу заснула.
Я тоже стала готовить себе постель, потому что мою заняла Нюся. Укладывая на пол запасной матрас, белье, одеяло, я представляла себе большую комнату, где спят по двадцать — двадцать пять человек. Неукрытые, без подушек, со вшами в волосах. Но человек, как известно, ко всему привыкает. Вот и мои старые знакомые — бомжи — тоже считают верхом комфорта чердак, когда их оттуда не гонят. Интересно, как там бомж в тулупе, пришел ночевать? Все-таки он очень помог нам с Нютой, без него мы бы нипочем не справились с ситуацией...
Этой ночью мне приснился сон, который я уже несколько раз видела раньше.
Узнать о больном приходили посетители, тоже весьма необычные: люди в старинных княжеских нарядах и в военных доспехах, и в монашеских черных рясках. Это были не только мужчины, но и женщины. С прошлого раза я запомнила троих: худую, стремительную в красной кофточке и зеленой юбке... Потом старенькую, со светящейся улыбкой и со слепыми, как будто прищуренными глазами, хотя можно было не сомневаться — она все видела!.. И еще одну, одетую как русская княгиня. Сейчас мне казалось, что эта последняя, глядя, как все они, на больного, отдельно взглянула и на меня.
А больной сегодня выглядел иначе: такой же могучий, широкоплечий, как всегда, но заросший темной курчавой бородой и одетый в русскую вышитую рубашку, черные шаровары и желтые сапоги с кисточками. Его свисавшие с постели руки были сжаты в огромные кулаки, выпачканные человеческой кровью. Рядом на полу валялся окровавленный нож, а из-за пояса выглядывал кистень, тоже весь в крови. Больной был сегодня разбойником Кудеяром, сгубившим много невинных людей. И в этом каким-то образом заключалось все плохое нашей страны: все злодейства, обманы, трагедии, происходящие в ней сегодня. Были там и все мы: Валька, грозящаяся убить врача, и запойный Толик, и одеяльные бизнесмены, и даже я сама, восемь лет пребывающая в депрессии после конкурса. И еще множество лиц, я просто не успела вглядеться.
Между тем посетители, навестившие больного, все вместе подняли руки и стали о чем-то просить, хотя я не видела, к кому они обращались. Вместе с ними заволновались и те, что всегда стояли у постели, — крылатые в белых одеяниях. Было видно, что они вкладывают в свою просьбу все силы. И вот лежащий посреди них Кудеяр стал на глазах меняться: с лица сошла дикая ухмылка, оскаленный рот закрыли потончавшие губы, темная борода поседела и поредела. Все черты разбойника сначала просто смягчились, а потом потеряли грубую сочность, сжались на лице сухонькими складками. Тело тоже стало другим: не буйный молодец в рубахе и шароварах, а почти бесплотный старичок в монашеской рясе. Вместо Кудеяра на постели теперь лежал «старец честной Питирим».
Через минуту он должен был открыть глаза, очнуться, чтобы радостно узнать всех тех, которые стояли вокруг него и на которых он сам теперь стал похож, словно родной брат. А вместе с этим удивительным изменением произошли другие, столь же удивительные, но неисчислимые в своем множестве: сколько людей вдруг тоже изменилось! Мне было интересней всего посмотреть на тех, кого я знала. И я увидела спокойную, переставшую пить Вальку, год за годом вызывающую все больше уважения в своем Рауле, так что он стал подумывать, не глупо ли лишать ребенка такой матери. И Толика, который вместо запоя уходил теперь в благотворительные заведения: обтирать стариков в домах престарелых, проводить в детских интернатах военно-спортивную игру «Зарница». А бизнесменов с восьмого этажа я сперва вообще не узнала — так изменились их самодовольные, лоснящиеся от чрезмерной сытости лица. Они по-прежнему шили одеяла, но переехали из нашего подъезда в специально
Саму себя я тоже увидела. Женщина в княжеском одеянии вдруг кивнула мне, чтобы я подошла. И все вокруг, в белых одеждах и разноцветных, посмотрели на меня с улыбкой — а еще один, самый главный взгляд, шел сверху, светлый, словно поток солнца сквозь отверстие в потолке. Впрочем, потолка не было, над нашими головами светилось небо. Я чувствовала — сейчас произойдет что-то очень важное, очень радостное...
Но тут снова все изменилось. Видно, кончилось время, которое Кудеяр мог быть старцем Питиримом: он снова стал превращаться в мрачного богатыря с окровавленными руками. Снова все братство собравшихся здесь воздевало руки с великой просьбой, и вновь прояснялись его черты, а когда просящие уставали, опять возникало лицо разбойника. Так было несколько раз, пока я наконец не проснулась.
13
Сегодняшний день был днем «выдачи невесты», как со слезой на глазах пошутила моя мама. Мы должны были к трем часам отправить Нюту на восьмой этаж, после чего она переходила под юрисдикцию бомжа в тулупе. А он передаст ее бизнесменам, которые думают, что никого знакомого в этом подъезде у Нюты нет. Как сказал бомж, они любят нанимать именно таких девушек — за которых в случае чего некому заступиться.
— Может, все-таки не пойдешь? — напоследок спросила мама. — Останешься с нами?
— Нет, — упрямо мотнула Нюта светлой головкой на неправдоподобно тоненькой шее. — Я домой. Спасибо вам, Вера Петровна, и тебе, Мальвина...
— Если будут обижать, возвращайся! — напутствовали ее мы с мамой.
В назначенный час Нюта в моем перешитом платье и с узелком, в который было завязано мое прокипяченное и тоже ушитое бельишко, вышла из нашей квартиры. С одного этажа на другой — путь перемены судьбы. Держась на несколько ступенек сзади, я слышала звонок в дверь и голос бомжа в тулупе, нарочито хрипло сообщающего, что он «привел чувиху» и попросившего в связи с этим «на четвертинку». Последние слова меня разочаровали — как-то так получилось, что я уже стала считать этого бомжа человеком нашего круга, даже помощником, выручающим из беды. А бомж всегда бомж — даже когда он делает доброе дело, в голове у него прежде всего выпивка.
Дверь на восьмом этаже захлопнулась — значит, Нюта попала наконец в родную квартиру. Что ждет ее на новой стезе? Конечно, мы будем видеться — я, как убирающая подъезд, могу общаться с ней, не вызывая подозрений. Ну, подружились дворник и швея-рабыня, разве не бывает?
Между тем бомж в тулупе стал спускаться по лестнице — ну да, ночевать-то ему еще рано. Кстати, сегодня он был не в тулупе, а во вполне приличной зимней куртке, коричневой с мехом. Она шла к его карим глазам и довольно смуглой коже. Мы теперь были вроде как заговорщики по делу Нюты, поэтому я не могла с ним не поздороваться. А он улыбался до ушей — скорей всего потому, что бизнесмены дали ему на выпивку и желанный проект вскоре будет реализован.
— Я так и думал, Мальвина, что вы тут стоите. Рад вас видеть.
— Я тоже, — машинально сказала я. — Кстати, если вам нужно «на четвертинку», то я тоже могла бы дать. Вы бы только сказали! Ведь Нюта моя подруга.
Тут он засмеялся, опять так же, как в первый раз, когда я его увидела: словно мы на равных или даже он поважнее. И ему со своей высоты интересно за мной наблюдать. Потом он вытащил из кармана новой куртки смятую сторублевку и протянул ее мне:
— Калым за нашу невесту! Пойдемте вместе пропьем. Во всяком случае, я настаиваю, чтобы вы взяли у меня эту бумажку, раз уж вам не понравилось, что мне ее дали.