Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918
Шрифт:
– Правильно, товарищи! – закричал комиссар. – Требуйте свои права. Теперь вы можете проверять любой приказ. Вы можете спросить: «Нам действительно нужно нападать на немцев или австрийцев? Нам нужно страдать и умирать? Мы должны заставить их страдать и умирать? Нам действительно это надо или просто кто-то хочет получить очередные награды и звания?»
Толпа пришла в исступление. Потрясая кулаками, солдаты выкрикивали охрипшими голосами проклятия. Кто-то карабкался на спины товарищей, чтобы увидеть офицеров, зажатых толпой в дальний угол зала.
Комиссар был отъявленным демагогом. Когда
Офицеры, бледные и молчаливые, застыли отдельной группой. Тридцать шесть часов назад на ужине в кадетском корпусе они в состоянии практически такого же психоза выкрикивали: «Да здравствует император!» Почему же они молчали сейчас? Что заставило их побледнеть? Нет, причина заключалась не в страхе или трусости: они не раз встречались со смертью. Дело было не в отсутствии преданности: позже многие из них погибли, не давая «мозолистым рукам» сорвать шевроны.
Это необъяснимая магия революции. Спокойствие людей, пребывающих в нервном возбуждении, которое намного страшнее криков и истерики. Спокойствие, приходящее, когда тело прощается с духом.
После комиссара на трибуну поднялся начальник гарнизона. Этот пожилой человек получил приказ оставаться на посту. Никогда прежде он не выступал перед такого рода аудиторией. Со страхом оглядывая зал, он дрожащим голосом объявил, что в соответствии с приказом из Петербурга гарнизон должен принести присягу новому правительству. Закончив речь, начальник гарнизона отдал честь и спустился с трибуны.
Никто не обратил на него никакого внимания. Его просто не слушали. Теперь солдат не интересовала никакая присяга.
На трибуне появилась новая фигура, артиллерийский капитан, подтянутый, с бритой головой и круглым, добродушным лицом. Он имел обыкновение теребить небольшую бородку, подбирая нужные слова. Человек, безусловно, образованный, обладавший индивидуальностью.
– Не теряйте головы, солдаты, – уверенно заговорил он. – Во времена, подобные этому, лучше всего самым тщательным образом продолжать выполнять свои обязанности и следить за развитием событий.
По толпе прокатился глухой ропот, и кто-то выкрикнул:
– Моя обязанность – следить за тобой, ты, кровопийца!
Капитан повернул голову в направлении крикуна и, резко побледнев, выкрикнул в ответ:
– Я не больший кровопийца, чем ты, подлец!
В адрес капитана раздались угрозы. Поднялся комиссар и, подняв руку, сказал:
– Тихо, товарищи. Дайте представителю буржуазии объясниться. Соблюдайте революционный порядок, товарищи.
– Я не являюсь представителем буржуазии, – категорически заявил капитан. – Я выходец из народа и только себе обязан теперешнему положению. Я знаю вас, солдаты, а вы знаете меня. Мы вместе прожили эти четыре года, и хочу сказать, что вы здравомыслящие люди и отличные солдаты. Вы должны отдать должное своей судьбе, ведь это ваша судьба. Вы оказались участниками великих событий. Тщательно обдумывайте свои действия, чтобы донести до потомков историческое значение этих дней.
Солдаты, изменив отношение к оратору, начали вслушиваться в его слова. Капитан приобрел власть над толпой. Его напевная манера речи, выдававшая москвича,
Вот тут он совершил ошибку. Толпа с удовольствием слушала о собственном величии и принадлежности к истории, но слова о продолжении войны были встречены бурей возмущения. Раздались крики:
– Офицерские речи!
– Сам воюй, сучий сын!
– Хочешь наград? Мы вручим тебе деревянный крест!
– Долой войну!
– Белоручка!
– Монархист!
– Как только царь сложил полномочия, я перестал быть монархистом, – перекрывая голоса из толпы, крикнул капитан. – Я имею собственное мнение. Меня заботит только честь и величие России, той России, которая теперь принадлежит вам. Поймите, солдаты, Россия, наша любимая родина, теперь принадлежит вам!
Его искренние чувства захватили бурлящую массу. Его опять стали слушать, и он продолжил борьбу.
Один против пяти тысяч.
– Солдаты! – вскричал капитан. – Я прошу, я умоляю вас, оставайтесь такими, какими были до сих пор. Героической русской армией, преданными сыновьями огромной страны, теперь свободными.
Он почти победил, поскольку умел договариваться с солдатами. Когда капитан покинул трибуну, несколько офицеров бросились к нему, приветственно размахивая руками.
Однако у радикалов, стоявших рядом с трибуной, его речь не вызвала одобрения. Несколько одетых в гражданскую одежду мужчин и женщин, по всей видимости члены социалистических организаций, выкрикивали вслед капитану гневные слова. Для них он был и остался «проклятым, кровавым офицером». Они успокоились только тогда, когда капитан смешался в толпе с другими офицерами.
На трибуну поднялся следующий оратор. Сорокапятилетний пехотный унтер-офицер, похожий на Николая II, только выше ростом и шире в плечах. Его грудь украшали Георгиевские кресты всех степеней и много других воинских наград. Белый как мел, он начал свое выступление с предложения, которое навсегда врезалось в мою память.
Его поставленный голос, которым унтер-офицер обычно отдавал команды, перекрыл стоявший в зале шум:
– Офицеры и солдаты! Я дал присягу на верность его императорскому величеству Николаю II. Тридцать лет я служил своему отечеству верой и правдой. Я не отступлю от данной присяги. – Он выдержал паузу и, резко наклонившись вперед, прокричал: – Вы – мерзавцы, трусы, предатели! Бунтовщики, которые должны быть расстреляны без суда и следствия…
Резкий крик пробежал по толпе. Радикалы окружили трибуну, пытаясь стащить с нее оратора. Унтер-офицер отбивался от них словно волк, окруженный стаей собак.
Он должен был выдвинуть обвинения, защитить трехсотлетнюю историю России, объяснить политические репрессии и отчитаться за всех, погибших на войне. Он отчаянно пытался найти слова, а когда не находил их, кричал: «Трусы, предатели!»
Со всех сторон к трибуне стали стекаться радикалы. Они прокладывали путь в толпе, и она раскачивалась вправо, влево, взад, вперед. Так ведут себя собаки, идущие по следу волка.