Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3
Шрифт:
– Освободи.
– Освободи… – шепчет юный паренёк, уставясь через решётку.
– Освободи, – царапает стену хрупкая женщина лет сорока. Они теперь поднимаются разом – или их поднимает невидимая рука, потому что в глазах – всё та же пустота, бездумная, перемешанная с немым, задавленным страданием.
– Освободи, – голоса перемешиваются, сливаются в единый, утробный гул, и Гриз невольно делает шаг назад – ей кажется, это гул моря, и сейчас налетит волна…
Восемь тел разом ударяются о решётку, протягивают через прутья руки – и исторгают из себя единый, пронзительный вопль:
–
Скрюченные пальцы царапают воздух, изломанные ногти, искажённые лица – и пена на губах: даарду бьются и кричат невыносимым, высоким криком, и Гриз видит, что их руки искалечены точно так же, как у Хааты.
Хаата смотрит на собратьев с упрямым, злым выражением на лице. В голубоватом сумраке глаза её горят зелёным. Когда Гриз невольно подаётся навстречу к протянутым рукам, израненным пальцам – Хаата отталкивает её назад. Прикрывает лицо рукавом и швыряет сквозь прутья решётки маленькую хрупкую ампулу, которая взвивается бирюзовой дымкой.
«Бирюзовый сон» – одна из ампул с патрулирования.
Вслед за Хаатой Гриз отходит назад, вытаскивает и натягивает антидотную маску. И ждёт действия зелья – ждать приходится почти две минуты, хотя средний яприль обычно засыпает мгновенно.
«Осво-бо-ди…» – словно шторм стихает по ту сторону решётки, и удары волн о берег становятся всё реже. – «Ос…во… бо…»
Тела корчатся на соломе – и на той грани, когда уже близок сон, даарду как будто начинают приходить в себя: кто-то рассматривает руки, мальчик всхлипывает…
Потом – тишина. Сонный присвист восьми терраантов в подвале. Тусклый перламутр флектусов. И лицо Хааты – такое же мертвенное, как и у её сородичей.
Но Гриз кажется – есть что-то ещё. Что-то, увиденное или почувствованное не так уж и давно. Слабый запах плесени, а может, паутины – в каменных стенах подвала. Тонкая-тонкая серебристая плёнка – глаза терраантов словно затянуты паутиной, пока они кричат и бьются – рассмотреть сложно, но если прикрыть глаза, вспомнить, всмотреться мысленно…
– Добрые сосуды, – повторяет Гриз. Подходит, касается узловатых пальцев старой даарду. – Полные сосуды…
Сколько уже к ним не обращались из общин даарду? С лета, не меньше. Раньше звали постоянно – помочь животным при общинах. Полечить тех, кто пострадал от охотников или морозов. Да и эти заметки в газетах – она не читает газеты, нет времени, но посетительницы судачат, да и Лортен, бывает, забегает с пересказами новостей.
– Ходят слухи, что даарду нападают на людей.
Слухи ходят всегда, а подобного рода заметки всегда с радостью печатают, так что какой смысл вслушиваться, верно?
– Не слухи, сестра.
Гриз тихонько втирает заживляющее в пальцы старой даарду. Поглядывает на Хаату снизу вверх:
– Когда это началось?
– Знаки… были давно, – в горле будто плотина, перекрывающая реку слов. – Были… годы назад. С теми, кто был слишком хорошими сосудами… я видела всякое.
Они обе не упоминают о том, что вмещают эти сосуды. Гриз достаточно знакома с верованиями терраантов – и с ритуалом Посвящения, когда ребёнок связывается с Роем. Обязательная маленькая травма – порез, любое увечье – чтобы он не стал «сосудом,
Гриз знает того, кто в секунду может заполнить собой любого из Роя. Кто прячется за серебристыми бельмами в глазах, как за завесой паутины, пахнет плесенью и тленом. Она слышала крик «Освободи» – из уст Хааты, когда попросила её воззвать в поместье Моргойлов, чтобы избавить мальчика от проклятия. От клейма Врага Живого.
«Люди Камня ей не дети. Пришлые. Чуждые. Приняла их, как мать – подкидышей. Как белая сова – птенцов скрогга. И они рвут её тело, и она кричит. Она кричит громче и громче, и ее крик в водах, и в лесах, и в крови. Ты слышишь её крик, Пастырь? Голос Ардаанна-Матэс из глубин.
Огромная, безразмерная тварь – за нитями кокона из тысяч нитей, и каждая нить вросла под кожу одному из Роя, каждая нить заходится пронзительным воплем:
– Освободи! Освободи! Освободи!»
– Годы назад… такое было? Он заставлял терраантов нападать на людей?
Хаата оглядывается по сторонам, будто стены могут подслушать.
– Видела… разное у добрых корней. Сосуды заполнялись. Мало их воли. Много чужой. Иной.
Всесущий – жрец Ардаанна-Матэс, общий корень для Роя, связанный с ним… чем? Древней пуповиной, какая раньше была у всех терраантов? Древним кровным обрядом, создавшим Рой? Эту тайну если и знают кто-то – то высшие жрецы даарду. Но если Всесущий может слышать, видеть и говорить через любого из Роя – может ли он обратить любого из Роя в марионетку?
Выходит, что может. Если они…
– Это всё жрецы, верно? Или те, кого готовили в жрецы. Ваши сиэршьэ, – старательно выговаривает полузабытое слово – «пуповинник», нечто вроде наставника или мудреца. – Те, у кого, как считают, крепкая связь с землёй… И раньше это тоже было с теми, кто умел слышать лучше других, так? Он заполнял их… кого-то под старость, кого-то просто так… И потом – что он заставлял их делать, Хаата?
В глазах у Хааты – бесконечное озеро усталости. Она открывает дверь камеры, чтобы Гриз могла обработать остальным израненные пальцы. Но сама не помогает – кутается в тени, шепчет из них:
– Не всё знаю, сестра. Они уходили туда, где Рой не слышал. В общинах не ищут таких – говорят, что он… призвал их. Для Неё. Чтобы Ардаанна-Матэс жила. Вечно петь в Её святилищах.
– Но ты в это не веришь.
– Есть другие, как я. Дурные корни. Много своей воли, мало другой. Искали пропавших. Находили разное. Убитые охотниками. Замёрзшие во льдах. Умершие в подземных храмах.
Может, это было, когда я жила в их общине, – думает Гриз. Я жила в общине, лечила зверей, осваивала их язык, и дети даарду учили меня плести одежды из крапивного волокна. А женщины притаскивали соты, полные дикого мёда, и щебетали о травах… И дни казались мирными и чистыми – заживали шрамы на ладони и в душе. А где-то в это время уже шли они – марионетки Сиа-а-Тьо, Тысячеглазого… Отравленные то ли его безумием, то ли приказом – освободить… что?