Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3
Шрифт:
И где-то были те, кто отмечен знаком Роя – но не хочет впускать в себя верховного жреца, подчиняться его воле, становиться марионеткой…
– Ты поэтому ушла из общины.
– Дурные корни, неполные сосуды. Плохо живём в общинах, среди добрых корней. Они гонят. Или идём сами. Живём одни. Уходим к бэраард. Маги Камня шумные, вонючие. Но в них… своя воля.
– Почему ты не сказала мне?
На это ответа нет долго: Хаата копошится у затенённой стены, притаскивает фляжку, начинает поить собратьев. Мёд и яблочный сок, понимает
– Ты Пастырь, – наконец цедит даарду. Так, словно это оскорбление. – Спасаешь жизни. Тебе… нельзя.
Варг не должен убивать, – бьётся в виски первый закон, и выход, который нашли даарду-отступники – леденит, но страшнее леденит голос Хааты:
– Молчи, сестра. Ты клялась ему… дала большую клятву. Своей кровью. Слушай ещё. Они не знают, что ищут, – она кивает на бессильно лежащих сородичей. – Что он слышит. Куда ведёт их. Что хочет освободить. Спасти.
Спасти… заполняя собой своих же сородичей, заставляя их скитаться, искать неизвестно что, нападать на магов, биться в безумии. Что можно спасти – такой ценой, ценой своего народа?
«Всех», – говорит внутри неё древний, плесневый голос – словно она случайно заразилась от остальных. Хаата будто чувствует это – потому что выныривает из теней, наклоняется вплотную и шепчет:
– Может, он хочет спасти… Её. Слышит знаки. Видит дальше, понимает, что будет. Я только дурной корень. Не вижу. Не знаю. Но так… – она задыхается и мотает головой. – Так не должно быть. Ты спасаешь живое, дала клятву, ты Пастырь… береги живых. Не ходи за мной, сестра.
Взгляд у Хааты говорит куда больше, чем слова: там открытое предупреждение. Не соваться, не лезть, потому что Всесущий могущественен – и страх, что вмешательство Гриз может невольно всё испортить, выдать её верховному жрецу, выдать остальных…
– Но почему они ведут себя так? – Гриз заканчивает с зельями, Хаата – со своей фляжкой, они выходят из-за решётки, и даарду закрывает засов. – Это больше похоже на безумие или болезнь.
– Коснулись чужой силы. Чужой воли и чужой боли. Слишком близко от солнца можно сгореть. Полные сосуды часто трескаются. Здесь камень – нет земли, плохие корни. Тут им легче.
Гриз представляет, что в таком случае значит «тяжелее» – и в спину ей будто дует холодным воздухом.
– Но как же они тут…
– Завтра их отсюда увезут. По воде.
Они уходят из подвала, заполненного перламутровыми и голубыми отблесками – и спящими терраантами – марионетками чужой силы. Хаата всё говорит на своём языке, очень быстро, поскрипывает и посвистывает под нос: увезут на корабле, за Вейгорд, за Тильвию – в мёртвое место, там корни не слышат, травы не говорят…
– В Алчнодол? – Хаата по привычке сплёвывает сквозь зубы, потом кивает, добавляет:
–
Оека слов обмелела, но за неровной плотиной ещё полно горькой воды. Боли о жертве, на которую обречены собратья – если Алчнодол у Магов Камня постепенно забирает магию, то ведь и терраанты там будут навеки отрезаны от своих способностей: не прочитают звонкую перекличку птиц, не ощутят счастье весеннего леса, – отсечены от Пуповины, от Ардаанна-Матэс навеки.
– Но как же они там будут…
– Плакать, – падает в ответ, тяжкое.
Если даже Хаата до сих пор чувствует себя неуютно в каменных зданиях, если ей нужна живая природа рядом, то остальным, таким же как она…
Гриз усилием воли словно поворачивает рычаг подвесного моста внутри себя.
– Там их встретят? Или… как они будут жить?
И вообще, на какие всё это средства, – интересуется внутри кто-то подозрительно похожий на Гроски. Нужно ведь оплатить это помещение. Договориться с этим подозрительным сторожем. Нанять корабль, проводников, потом ещё как-то обустроиться в Алчной Долине…
– Ты мне давала много, сестра. Долго давала ваши деньги.
Гриз словно подсекают под колени – она удерживает равновесие и останавливается посреди тропы. И таращится на смущённую Хаату. Не в силах поверить, что не поинтересовалась раньше – как она вообще распоряжается заработками.
Сколько я ещё ухитрилась пропустить у себя под носом?
– Твой Олкест, – Гриз вторично пытается поймать равновесие, – говорил, там община. Не бэраард… пустые, много пустых. Научил, кого спросить, кому сказать. Говорил – там хорошие люди, помогут.
И наверняка ведь они ещё раньше Перекрёстков обговаривали – Хаата начала пропадать где-то в конце года. И Янист не обмолвился ни единым словом – это же не его тайна. Да и едва ли Хаата с ним откровенничала – спросила, да и всё.
Гриз стоит, пытаясь унять головокружение. От бесконечного дня и внезапного понимания.
– Это не первые, кого ты отправляешь.
Хаата отворачивает лицо – чтобы не дать Гриз увидеть что-то лишнее.
– Знаю тебя, сестра. Говорю: не ходи, не помогай. Зелья, деньги, община – всё есть… будет. Не надо, не помогай. Не затем тебя сюда звала.
Гриз кажется, что она видит – стыд. В склонённой голове Хааты, в приглушённом голосе, в пальцах, терзающих грубую накидку.
– Хотела, чтобы ты увидела. Чтобы поняла.
Больше Хаата не говорит ничего – прерывисто выдыхает и растворяется в тенях деревьев.
* * *
К оконному стеклу липнет раннее тепло: на юге зимы коротки. Дикт прогнал суровые ветры на восток, и стекло покрывается серо-серебристой тонкой взвесью. Похожей на ту, что в глазах безумных даарду.