Путь воина
Шрифт:
— Скорее моими славянскими устами говорит сейчас греческая кровь. Не кажется ли вам, что судьба некогда могучей Греции, которая, словно прародительница, дала жизнь всей европейской цивилизации, в наши дни так же беспросветна, как и судьба Украины? Даже если освобождение Украины — православной, проникнутой греческой верой — и не поможет освобождению Греции, то мужественная борьба ее, несомненно, послужит для нас, греков… ярчайшим примером.
— Что ж, — согласился Хмельницкий, тяжело вздохнув, — ради такого примера иногда стоит служить трем иностранным правителям сразу.
— Реалии следует признавать, господин командующий, —
Ранним утром, едва приведя себя в порядок, Хмельницкий тут же потребовал посла Оливеберга к себе.
— Ночью у меня было время поразмыслить над вашим предложением, господин шведский посланник, — суховато, официально молвил он, выходя вместе с греком из шатра.
— Мне жаль, что испортил вам такую прекрасную ночь.
— А думать было над чем, — мрачно продолжал Хмельницкий, не реагируя на шутливое замечание посла. — Со смертью Владислава IV совершенно меняется ситуация в Польше, а следовательно, и характер нашей войны.
— Я это предполагал. Поскольку владел некоторой информацией о ваших особых, тайных взаимоотношениях с ныне покойным королем…
Хмельницкий настороженно взглянул на посланника.
— Но ведь он уже там, — обратил свой взор к небу Грек. — И потом, мы ведь решили, что станем доверять друг другу…
— Именно этого — подтверждения нашей договоренности — я и ждал, а посему хочу уточнить: вы по-прежнему настаиваете на том, что готовы служить дипломатом украинского казачества?
— Ваши высказывания, гетман, становятся все более изысканными, то есть дипломатическими. Но тогда возникает закономерный вопрос: кто здесь настоящий дипломат? И вообще стоит ли так усложнять наше общение? Словом, будьте проще, господин Хмельницкий. Какое задание я должен выполнить? Приказывайте.
— Прежде всего мне бы хотелось, чтобы вы отправились во Францию.
Поручение оказалось настолько неожиданным, что на несколько мгновений Оливеберг буквально замер.
— И когда, по-вашему, я должен тронуться в путь?
— Сегодня же, немедленно. Причем сам вояж из Польши во Францию следует сделать без излишней огласки. Кажется, вы прибыли в Польшу под охраной мушкетеров, с обозом?
— Возможно, мне удастся перехватить этот французский обоз в районе Кракова. Если говорить честно, я предполагал, что вы попытаетесь использовать мои парижские возможности, чтобы заручиться поддержкой Франции, и попросил графа немного подзадержаться в Кракове.
— Анна Австрийская окажется в сложном положении. Новый король, а следовательно, и Мария Гонзага, тоже могут обратиться к ней за помощью. И выбор будет трудным: король дружественной Польши против командующего армией восставшей колонии.
— Короли всегда опасались поддерживать каких-либо повстанцев. Ведь в их собственных странах тоже есть, кому восставать.
— Теперь уже вы не уходите от прямого и ясного изложения мыслей. Вы согласны выполнить мое поручение?
— Письмо готово?
— Через час.
— В таком случае за вами — деньги, припасы, охрана и любая из трофейных карет. Поляки будут уверены, что я еду из лагеря Потоцкого, в котором побывал еще до вашей победы.
34
Оказавшись в приемной первого министра, папский нунций Маффео Барберини осмотрел ее с такой кротостью, с какой одичавший на высокогорных альпийских пастбищах пастух способен осматривать
Так и не решившись облечь свои святопрестольные сомнения в грешные слова, Барберини тем не менее недовольно покряхтел и, усевшись в слишком низкое, не позволявшее сохранять приличествующую его общественному положению осанку кресло, полузакрыл глаза. Он закрывал их при первой же возможности, независимо от того, приходилось ли говорить самому или же выслушивать кого-то; смиренно, терпеливо поучать или столь же смиренно, богобоязненно усмирять собственную гордыню. Всякий, кто наблюдал его при этом, почти физически ощущал душевную отрешенность этого человека от бренного мира, в котором все еще — по совершенно непонятным и неприемлемым для него причинам — вынуждено было оставаться его немощное, пожелтевшее тело.
— Ваше высокопреосвященство, кардинал готов будет принять вас, как только выслушает пребывающих у него генералов, — заверил посла секретарь премьера.
— Не сомневаюсь, что примет, — кротко молвил папский нунций, но после небольшой паузы добавил: — И даже выслушает. — А когда виконт уже окончательно решил, что тот завершил фразу, уточнил: — Как только ему посчастливится мирно распрощаться со своими генералами.
— Война, ваше преосвященство, это время, когда политикам приходится терпеливо выслушивать своих генералов, коль в свое время не сумели заставить генералов столь же терпеливо выслушивать их самих.
— Хранитель святого престола папа Иннокентий Х просит Господа, чтобы он привел все христианские страны к миру.
— Кажется, об этом же правители христианских стран готовы просить и самого папу, поскольку есть большая уверенность, что в отличие от Господа папа действительно услышит и, может быть, даже соизволит наконец вмешаться. А ведь и в самом деле пора бы уже за тридцать-то лет…
Нунций на мгновение открыл глаза, взглянул на секретаря кардинала как бы из зазеркалья вселенской власти, и по лицу его пробежало нечто похожее на улыбку слишком запоздало ожившего покойника. С кардиналом Мазарини он был знаком еще в бытность того нунцием папы во Франции. И уже тогда за любвеобильным, кощунственно прагматичным «сицилийцем» закрепилось мнение как о человеке, хоть и верующим, но откровенно безбожном. Такого же он подобрал себе и секретаря. Если истинный священник рассматривает свой высокий сан священнослужителя как надежду на то, что молитвы его будут услышаны, то для кардинала Мазарини это возможность не только не молиться самому, но и заставить всех прочих грешных молиться не Господу, а… ему!
— Помню, что во время своего прошлого визита к господину первому министру вы, господин посол, уже готовы были вручить ему послание папы.
— Если бы это в самом деле произошло, возможно, сегодня кардинал тоже выслушивал бы своих генералов, но только уже вряд ли сами генералы согласны были бы выслушивать мнение самого кардинала. Поскольку у них давно сложилось бы свое собственное.
— Неужели предложения папы оказались бы настолько недальновидными? — не мог упустить случая виконт де Жермен.